Глава тридцать шестая. ПУСТЬ ПРУССЫ ОСТАЮТСЯ ПРУССАМИ
Два брата в черных куртках, перепоясанные мечами и в черных скромных шапочках, шли с Андрейшей по каменным лестницам, каждый раз вежливо уступая ему дорогу, если проход был узким.
Младший из братьев нес смоляной факел: в проходах и на лестницах было темно.
Андрейша пытался заговорить с рыцарями по-немецки, но они не ответили. Только старший брат строго посмотрел на него.
Когда провожатые показали Андрейше на каменную лестницу, винтом уходящую куда-то вниз, ему стало не по себе.
— Мы пришли, — сказал старший, когда они спустились, — теперь тебе только сюда. — И он показал на четырехугольный люк, закрытый железной крышкой.
Младший отвязал от пояса большой заржавленный ключ и звякнул навесным замком.
Андрейша понял, что хотят сделать с ним монахи, когда они подняли крышку и стали вдвоем толкать его в черный провал. Он вскрикнул и стал отчаянно сопротивляться.
Старший рыцарь ударил Андрейшу по голове рукояткой меча, и он уже не помнил, как очутился в соломенной трухе на дне глубокого каменного колодца. Здесь не было ни окон, ни дверей, только квадратный люк над головой, в котором еще был виден колеблющийся свет факела.
Юноша услышал, как старший рыцарь сказал: «Закрывай». Стукнула крышка, наступила полная темнота. Андрейша зверем заметался по каменной норе.
«За что меня бросили сюда? — мелькала мысль. — Может быть, хотят уморить голодом или убить? Выбраться из этой тюрьмы невозможно. Людмила, незабудочка бедная моя, что будет с нами?!»
Андрейша долго метался по каменному мешку, больно тыкаясь лбом и коленками в сырые стены. Когда ослабло напряжение, он бросился на гнилую, пахнущую прелью солому и сразу уснул.
Время шло, но Андрейша не знал, когда прошла ночь и вновь наступил день. Наверно, в полдень следующего дня тюремщик спустил ему на веревке глиняный кувшин с водой и бросил краюху черного хлеба.
Андрейша увидел снова красный свет факела. И опять все стихло. Опять наступила темнота. Юношу страшила окружавшая его тишина. Ему казалось, что он оглох. Крысиная возня в соломе радовала его.
Несколько раз Андрейша получал хлеб и видел свет факела. Он стал терять надежду на освобождение и старался забыться во сне… Когда он ел, огромные крысы выхватывали хлеб из рук. Когда он спал, они больно кусали его за пятки.
Иногда Людмила возникала в темноте перед его глазами и манила за собой. В эти мгновения в нем снова просыпался свободный человек. Он начинал кричать, требовал, проклинал. Но голос его терялся в каменном колодце.
Однажды ему сбросили веревочную лестницу и приказали вылезать. Андрейша ослабел и едва выбрался наверх. Те же два рыцаря повели его по длинным переходам и каменным лестницам замка.
И вот он снова в кабинете великого маршала. Бородатый рыцарь молча ходил взад и вперед по фламандскому ковру в черно-красную клетку.
Андрейша стоял не двигаясь.
Маршал, круто повернувшись, остановился возле юноши.
— Ты видел теперь, как мы поступаем с врагами? — сказал Конрад Валленрод.
— Разве я враг?
— И да, и нет, — помолчав, ответил рыцарь. — Как всякий славянин, ты наш враг. Враг не потому, что именно ты мешаешь нам, а потому, что мешает твое племя. Даже поляки, люди одной веры с нами, не хотят поступиться клочком земли для ордена святой девы Марии. А что же говорить о вас, русских?
— Мы тоже христиане.
— Вы отщепенцы. Вашу веру папа предал анафеме.
— А православный патриарх проклял католиков.
— Да, это правда, — не сразу ответил великий маршал, — но тем хуже для русских… Но ты мне нравишься, юноша, — сказал неожиданно Конрад Валленрод. — Я не хочу твоей смерти.
— Где Людмила, моя невеста?
— С ней ничего не случилось… Так вот, ты должен знать, что Литва — заклятый враг ордена. Вы, русские, помогаете Литве. Все больше русских встречается в литовских полках. Немало ваших пленных строят у нас дамбы и дороги… Но разве можно назвать христианами людей, помогающих язычникам? Ты понял, чего я хочу от тебя, юноша?
— Нет, я не понял, ваше священство. — Андрейша без страха смотрел в глаза рыцарю.
— Ты должен сказать, что делали в Вильне русские вельможи, с которыми ты недавно скакал по нашим дорогам.
— Я не знаю, ваше священство.
— Не знаешь?
— Но если бы я и знал, все равно не сказал бы.
Долго великий маршал смотрел на пол, долго постукивал пальцами по дубовой столешнице. Пальцы у него были длинные, сухие.
— Мне жаль, что ты оказался упрямым, — наконец сказал он. — Я не могу отпустить тебя на свободу. Подумай, может быть, вспомнишь что-нибудь полезное ордену. Может быть, русские вельможи ездили договариваться о союзе с Литвой? Может быть, они виделись с герцогом или его матерью?.. Я не хочу твоей смерти, — повторил он. — Ты хорошо говоришь по-немецки и грамотен. Такие люди нам нужны… Вот что, новгородец, — положив руку Андрейше на плечо, продолжал рыцарь, — за подстрекательство горожан к бунту ты заслужил смерть. Но если скажешь все, я выпущу тебя на свободу… Подумай, юноша. Через несколько дней тебя снова приведут ко мне. Если опять заупрямишься, — маршал тяжело посмотрел на Андрейшу, — пощады не жди.
Андрейшу отвели в другое место. Новая тюрьма была наверху, вблизи покоев великого маршала. Это была сухая комната с постелью, столом, двумя стульями и узким окном на двор замка. Здесь отбывали наказание знатные братья ордена и дожидались выкупа благородные иноземцы. Однако и здесь стены были отменной толщины, а на окне — решетка. В эту тюрьму сажали только по приказанию великого маршала, ключи от нее хранились у него в кабинете.
Присматривал за узниками своего высокого господина крещеный прусс Стардо. Ему было двадцать пять лет. Десятилетним мальчиком он был взят монахами в Кенигсбергский замок на воспитание. Из него хотели сделать священника для прусских деревень. Капелланы научили Стардо писать и читать, а рыцари приучили обращаться с оружием.
Стардо стал оруженосцем у комтура Валленрода и два раза на поле боя спасал его от смерти. Рыцарь полюбил юношу и приблизил.
Оруженосец Стардо слышал разговор Андрейши с маршалом, и новгородец пришелся ему по душе. Сначала он молча приносил узнику воду и пищу и уносил грязную посуду. На второй день он принес Андрейше толстую восковую свечу в низком подсвечнике, а на третий, убирая посуду, тихо спросил:
— Кто ты, господин, из каких мест?..
— Я русский, из Новгорода.
— В чем твоя вина?
— Не знаю вины за собой.
— Ты хотел захватить замок.
