Ленне отпустил парня, и тот упал на колени перед телом Могуты.
Хальвдан мрачно взирал на то, как мальчишка пытается приподнять голову старосты, привести его в чувство. Как Удеса оттаскивает его, больше чтобы удержать от других глупостей, чем утешить. Парень рыдал совсем по-детски и отталкивал материнские руки. Но в свете всего произошедшего это Хальвдана ничуть не трогало.
– Мы переночуем в гостиной избе. А завтра на закате похороним Могуту, – холодно и громко произнес он, чтобы его услышали, и взглянул на кметей. – Подсобите им!
Сбросив оцепенение, те засуетились, помогая жене и сыну поднять тело старосты с пола.
Хальвдан вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Он осторожно закатал рукав, зачерпнул ладонью пригоршню снега и приложил к месту укуса. Рану защипало. Снег таял, омывая и охлаждая ее. Стоит поторопиться в Кирият и показать руку Лерху, а пока достаточно было бы перевязать. Хальвдан убрал ладонь и осмотрел предплечье, тихо выругался по-верегски. Следы от клыков были глубокими – ладно хоть до кости не дошли.
Два предательства за последние дни – это уже слишком. Так до города можно живым не добраться. И кто знает, сколько их еще будет. Где еще успел пройти жрец Зорен, оставляя свои черные следы? Его цель была понятна: извести Драгомира, а вместе с ним и всех, кто ему близок. И кто знает, что творится теперь на востоке, как там Бажан?
Неужели никому теперь нельзя доверять? А если Наяс все же прав – то и Драгомиру тоже.
Пальцы свело от холода. Хальвдан стряхнул с ладони подтаявший снег и огляделся. Тонкая полоска месяца размытым пятном едва просвечивала сквозь пелену облаков. С неба продолжал падать крупный мягкий снег. Где-то под порывом ветра хлопнули ставни. Хальвдан прислушался к тому, что происходит в избе. Женский плач, возня и шаги скоро стихли. Он последний раз глянул на опустевшую собачью конуру, где при желании спокойно мог разместиться взрослый человек, и вернулся в дом.
Тело Могуты уже убрали и труп волкодава – тоже. Тихо хныкали дети, но по-прежнему держались поодаль, хоть и выглянули узнать, что случилось. Их ласково утешала старшая дочь старосты. Его жена, а теперь уже вдова, сидела на лавке, зажав в опущенных на колени руках полотенце со следами крови на нем. Отрешенным взглядом она уставилась на один-единственный осколок кружки под столом. Видно, сил убрать его уже не осталось. Удеса не сразу очнулась и подняла глаза на вошедшего Хальвдана, неловко придерживающего раненое предплечье.
– Давай перевяжу, – она встала и ушла в каморку за занавеской, но скоро вернулась с чистыми тряпицами.
Хальвдан с неохотой подошел. Кто знает, не решит ли Удеса теперь отравить его сама. Женщины на многое способны.
– Мне жаль, – буркнул он, хоть и не чувствовал за собой вины.
Что-то сказать нужно было. Большая семья потеряла кормильца и защитника, первое время им придется тяжело. Но Могута решил, что кмети и воевода должны умереть – пусть и во благо деревни. Он поплатился за это. За измену его все равно ждала смерть, не от руки Хальвдана, так от руки палача.
– Могута сам виноват. Я просила его не связываться с вельдами, – Удеса осторожно протерла руку Хальвдана смоченным в теплой воде полотенцем и начала перевязывать. – Он считал, что так защитит нас. Мне страшно, воевода. Всем страшно…
– Я понимаю.
* * *
Новый день встретил Гремячий Ключ непроглядным снегопадом, однако ветер стих. Дома тонули в слепой пелене и люди, растревоженные вестью о смерти старосты, плыли в ней, как призраки. Весь день продолжалась подготовка к погребению Могуты. Некоторые кмети по приказу Хальвдана помогали, носили дрова, укладывали их в краду. Другие остались сторожить Аксена, который на весть о гибели соратника как всегда промолчал.
Деревенские не роптали, лишь украдкой недобро оглядывали княжеских воинов, а в особенности Хальвдана. Иногда он слышал, как его обвиняют в смерти Могуты – сварливые бабы не торопились замолкать при его появлении – но никто не решался высказать обвинения в лицо. Потому что они все знали, какую цену староста хотел заплатить за их мнимую безопасность. Только признаться в этом никто не признается – расплаты не хочется никому. Да и вряд ли они догадывались, что вельдский жрец, скорей всего, все равно расправился бы с ними. Потом.
К вечеру прояснело. Лишь солнце пошло на закат, местный волхв поджег краду, и пламя заскакало, затрещало по сухим березовым поленьям. Старосту хоронили с почестями, как любого уважаемого человека. Другого просто уложили бы в землю с горстью монет и украшений. А Могута обращался пеплом на погребальном костре, как воин. Надо же.
Хальвдан смотрел на горящую краду, на вереницу рваных облаков, которые тлели в другом, закатном, костре, и ему вспоминалось, как хоронили его отца, погибшего в сражении. Пылающая ладья удалялась, уносимая ветром, и дым щипал глаза. Скоро она совсем пропала среди вздыбленных громадин фьордов. Звук погребальной песни вился над огненной в закатных лучах морской водой. Отец, уважаемый всеми ярл Карскур, уходил безвозвратно, но Хальвдан, маленький еще тогда мальчик, верил, что он все равно всегда будет рядом и поможет. А потом они встретятся снова в сияющем чертоге Праотца.
Сейчас же скорбные голоса подхватывали заунывную песню, множились, провожая душу Могуты в загробный мир. Наверное, старший сын старосты, спустивший волкодава, чувствовал себя так же, как и Хальвдан на похоронах своего отца. Он не стал наказывать мальчишку – любой на его месте поступил бы так же. Но кто знает, не зародилась ли в душе парнишки мысль о кровной мести.
Еще немного постояв у костра, Хальвдан развернулся и тихо ушел.
Утром следующего дня его небольшой отряд покинул деревню. Теперь здесь дружинникам нескоро снова будут рады.
Глава 19
Нынче на городской площади было необычайно людно. Даже несмотря на то, что зима к концу груденя [29] наконец разгулялась и все последние дни небо ожесточенно заваливало Кирият снегом. А потому горожане старались реже выходить из дома, особенно с дальних кругов – там ведь пока до торга доберешься, заметет по плечи. Но сегодня никто не захотел остаться в тепле домашнего очага, пусть снег падал все так же настырно и густо. Ведь повод случился – как такое пропустишь?
Дружина сбиралась в поход – со дня на день покинет детинец, затеряется в дали вереница воинов, а там только жди вестей. Хороших, плохих ли… Народ волновался. А пуще всего, знать, оттого, что перед отъездом, дабы призвать удачу, князь приказал устроить на день Индры широкие гуляния. Внешний двор детинца расчистили, торговцам и ремесленникам позволили даже поставить у стены свои прилавки: побаловать взрослых и детвору пирогами, сладостями да поделками. Открытым – небывалое дело! – оказались и дружинные ристалища, куда не всяк сторонний люд попадет. А без ведома стражи – и вовсе никто.
Но сегодня – можно. Сегодня с самого рассвета во славу богов шли ристанья, где мог попробовать силу любой, будь ты кметь или бондарь. Побеждали, ведомо, дружинники, но и горожане, набегавшись и навалявшись в снегу, уходили из огороженных кругов раскрасневшимися и довольными. Больше всего мужики уважали кулачные бои: на мечах или другом оружии выходили на поединки не так охотно. Но случались и смельчаки.
