вышел. В коридоре встретился он с капитаном Моргуновым.
– Ну и что? – спросил Шестипёров. – Как клиент?
– Какой? – весело спросил Моргунов. – У меня их много.
– Мой, – сказал Шестипёров.
– Обычное дело…
– Да не об этом я… Когда?
– А-а, – послюнявил печать Моргунов, – с пятницы на субботу, четвёртого июня, – опечатал кабинет, проверил оттиск, – часов около четырёх… плюс-минус, – сунул печать в карман, – устраивает, нет? – спросил и громко засмеялся.
«И что всё за радость?.. Всё зубы напоказ», – подумал Шестипёров.
А Моргунов спросил:
– Не подарить шнурок, не надо?
– Какой шнурок? – не понял Шестипёров.
– А тот, с клиента, – пояснил Моргунов.
«Шутник», – подумал Шестипёров. И сказал:
– Оставь себе, – и говорит: – Почитал я, посмотрел… и не пойму что-то… по-моему, у парня… либо не хватало, – пожал плечами, – либо лишние тут были, – тюкнул по темени себя легонько пальцем указательным, – эти… нейтроны-электроны… или… как он там… ионы.
– Не бери в голову. Тебе-то что, какая разница?.. Не видел, корюшку нигде не продают? – поинтересовался Моргунов. – В гости иду – купить просили.
– Везде, на каждом углу, – ответил ему Шестипёров. – Видел, на Чкаловском…
– Ага, отправь ещё на Ржевку! – засмеялся Моргунов. – Ты насоветуешь… Эх, ну, бывай, – и удаляясь: – Девка мыла тряпкой пол, защемив… гы-гы… подол… Зайди, – крикнул, не оборачиваясь, – к Жалимову, велел что-то. Жена-то как, привет передавай ей!
Уже возле дома родильного Шестипёров подумал: «С пятницы на субботу… как раз когда родился сын… и час тот же».
Прочитав в приёмной письмо от жены, ответил ей коротенькой запиской:
«Надя, понравились ли тебе яблоки? Если понравились, куплю таких ещё. Жалимов достал то, что ты просила, завтра принесу. Я, подумал тут, с тобой и с твоей матерью согласен. И у Фёдоровых – Иван, и у Степугиных тоже, и Соболевы Иваном, кажется, собираются назвать. Как помешались. Пусть будет Виктор. Виктор – как-то, наверное, и лучше. Обнимаю тебя, целую сына. Береги себя и – Виктора. Твой Николай. Привет тебе от Моргунова. Всё так – улыбка до ушей, когда-нибудь порвётся».
Эпилог
Юра крадучись вошёл в квартиру. Остановился перед скрипучей половицей, хотел перелететь её, но не смог оторваться от пола. Прислушался. В комнате одного соседа – тишина: ни музыки, ни голосов, ни шлёпанья машинки, как обычно, в комнате другого – кроме тишины ещё и храп. Юра пробрался на кухню и включил свет: ночь бела, но доступу на кухню нет ей – напротив глухая стена, кухня не знает про белые ночи. На столе своём увидел Юра не своё: бумаги лист. Юра взял его, погасил свет и бесшумно, как нетопырь, перепорхнул в свою комнату.
На одной стороне листа фломастером написан счёт за электричество:
«Юра Барабанов – 1.40, Юра Лабудин – 1.40, Иван – 2.80».
Перевернул Юра лист и обнаружил: цифра три, а ниже – текст, отпечатанный на машинке:
«Стянув у Мартина букву „г“ и спрятав её в кармане, Юра вернулся домой, залез в карман и обнаружил вместо буквы „г“ в нём букву „с“, принадлежавшую, похоже, Эдмунду…»
Сунув руку в карман, Юра нашёл в нём половину замызганной шушки и, оглядев её, отправил себе в рот; сосёт, не хрумкает – беззубый.
А на листе, после значительного отступления:
«Митя тут вот при чём. Однажды, когда в тайге, в самых глухих урманах, весь снег уже стаял… Нет, зелёноокая, нет, Митя здесь вот при чём. Мите-то мы и обязаны тем, что переехали в Каменск. Митя и есть тот дезертир, который в пах моему дяде ловко и метко послал из охотничьего ружья два свинцовых шарика, две плюшки, а потом, там где-то, за деревней Ворожейкой…»
Текст на этом оборвался.
Юра заправил брюки в носки, резинки носков попрыскал дихлофосом, чтобы и туда клопы не попытались протиснуться, надел пальто, утянул голову в воротник и юркнул под одеяло.
Может быть, он там не с пустыми руками, а с фонариком? Может быть. Может быть, он там читает «Незнайку», может – «Одиссею» или «Проклятие городу Аккаде»? Или «Смерть Думузи»? Может, и без фонарика, может, способен видеть и в потёмках, может быть, он читает наизусть, может быть, он заглядывал через плечо, когда писались эти книги?
Подойди, если не поленишься, если не помешает тебе что-то ещё, кроме лени, подними одеяло – нет под ним Юры.
Под большим, как пляжный грибок, зонтом, по Чкаловскому, бывшему Гислеровскому, гуляет Юра, но не один – со своей бабушкой.
Может быть: после дождя так пахнет на Чкаловском глиной?
Может быть: это запах не глины, а корюшки?
Может быть: лишь на несколько дней моложе земли Юрина бабушка?
Может быть: Саваоф и её сотворил из…
Он ударил последний раз по клавише машинки, поднялся из-за стола, дотянулся до полки, взял Библию, раскрыл её, прочитал что-то, судя по развороту, из Нового Завета, положил книгу на место, повернулся к гостю и сказал:
– Выберусь из этого я, выберусь…
– Что, что-то не получается, или ты о чём? – спросил гость.
– Да нет, нет, ничего, это я так.
А потом помолчали, послушали невольно, что делается за стенками с той и с другой стороны: ничего особенного за стенками не происходит – люди живут там, и только.
– Прогуляемся, может?.. Белая ночь, тепло, – сказал гость, – знакомые есть, можно купить… у них «Агдам» и «Тридцать третий»…
Он опустился на тахту, закрыл руками глаза и сказал:
– Нет, Аношкин, нет, иди один, мне надо выспаться.
Декабрь 1983 – декабрь 1985
Если автор этого «модернистского» текста – прежний жилец той комнаты на Большой Зелениной, в которой мы временно проживали с женой и двумя сыновьями, то я его зрительно знаю, встречал на нашем факультете. Если автор и герой – одно лицо, то он жив: я его видел в прошлый четверг в музее Достоевского, в «Клубе-81». Он, фамилию его не помню, как был объявлен – «начинающий прозаик», читал свой рассказ «Пятница, 13 сентября». Трагикомический. Для начинающих неплохо.
Вторую папку я пока не разбирал. Но, открывая, обратил внимание, что на первом, как бы титульном листе большими буквами напечатано заглавие: «Блики, или Приложение к основному».
1986, октябрь – декабрь 2019
