Если бы можно было переиграть жизнь, она все отдала бы только за то, чтобы вымарать из нее ночь с безымянным музыкантом. Но в сложившейся реальности позволяла себе лишь настаивать, что ни о чем не жалеет.
И бояться тоже больше нечего.
Ведь в то мгновение, когда она ехала домой рождественским утром 1992 года, все уже случилось. Будущее было предопределено, потому что невозможно сойти с пути, который начат.
И взгляд ее застывал на собственном отражении в зеркале пудреницы в абсолютном знании: все уже случилось.
Глава 22
* * *
«Наверное, правильнее всего было бы просто отправить тебе эти документы, не разбавляя их пояснительной запиской. Ты бы обязательно разобралась. Но, мне кажется, после всего, это будет нечестно. Я ведь имею право сказать, точно так же как ты имеешь право услышать. Всегда имела, хотя я и не понимал этого. В конце концов, если не захочешь, просто не станешь читать.
Знаешь, сначала я думал написать тебе с электронного адреса «Меты». Уловка, как раньше, когда отбивал тебя у твоего Штофеля. Но эту выходку ты оценила бы вряд ли.
Полин, постарайся, пожалуйста, меня понять. Хотя бы просто понять, потому что я и сам знаю, что простить моего поступка нельзя.
Здесь в прикрепленных файлах – результаты анализов моего ДНК-теста с Дмитрием Мирошниченко. Тебе понравится. Будем упиваться случившимся вместе. Хотя нет… сейчас, наверное, по отдельности. Я достаточно наказан, поверь. Куда сильнее, чем если бы и дальше продолжал считать твоего отца – своим.
Не думай, что я внезапно прозрел. Всего лишь, разбирая его документы, нашел иск о разводе от марта 1992 года. Заметил нестыковку в некоторых формулировках и датах, потому… Словом, он бы женился на твоей матери, если бы не я, ублюдок =)
За что прошу великодушно простить – без шуток.
Эта моя вина – и перед Татьяной Витальевной тоже. Но я не могу закрыть собой все дыры. Поверь, я уже пытался. Меня хватило только на то, чтобы сделать несчастной тебя и оттолкнуть отца. Даже Фурса мне уже не доверяет. Кстати, прости еще и за него. Он хотел как лучше, но ни черта про нас не знал.
Наверное, в это сложно теперь поверить, но я правда тебя любил, когда сбегал тогда. Я ни о ком не думал, кроме тебя, но сказать тебе в лицо, что ты мне не нужна, найти какие-то еще слова, чтобы это было убедительнее текстового сообщения – сил не хватило. Может быть, моей любви было недостаточно. Я убедил себя, что поступаю правильно, а решений своих не меняю.
Но ты имела право знать.
А я имел право не молчать.
Наверное, любви и правда было недостаточно. Я недооценивал тебя. Я думал, что так – пережить тебе будет проще. Я предположил, что твоя любовь самую малость меньше моей. И я ошибся.
Я жил в заблуждении все эти годы, ведя борьбу не с миром за тебя. А с собой – против тебя.
Я пытался тебя разлюбить. Заливал тебя алкоголем. Глушил препаратами. Перекрикивал тебя на концертах – благо глотка позволяет. И изливал в чужие тела, которые превращались в сознании в наборы рук, ног и задниц. Ни одного из этих тел я потом не узнал бы. Ни родинок, ни впадинок, ни шрамов. Твои знал и осязал каждую минуту. И любил сильнее.
Я пытался тебя забыть. Год за годом – запрещал себе вспоминать. Раз за разом повторял, что ты – прошлое, а прошлое не стоит всей этой боли. Вытравливал из памяти – как ты улыбалась, из души – как ты звучала, из крови, перегоняющей по венам чертов генетический материал, – как ты жила. Изгонял тебя из себя, как изгоняют бесов. Лечился, как лечатся от зависимости. Но чувствовал внутри более явственно, чем биение собственного сердца. И любил сильнее.
Я пытался тебя ненавидеть. Ревность переплавлял в ярость. Ярость – в отвращение. Взращивал на благодатной ниве – ты была не одна. И загибался от этой дикой мысли: ты не одна! Тогда как я не разлюбил, не забыл, не возненавидел. Только любил сильнее. Тебя, которая никогда не сбудется и никогда уже не случится. С каждым днем любил тебя, Зорина, все сильнее.
Потрясающий итог жизни, не находишь? Впрочем, мне и винить-то некого. Это действительно было мое решение. И именно я вынудил родителей молчать. Считай, что воспользовался их растерянностью. Иначе ты бы давно уже все знала. И, может быть, был бы шанс хоть в чем-нибудь разобраться! Но разве априори станешь хоть в чем-то подозревать собственную мать?..»
Сейчас его лицо освещал только свет монитора ноутбука.
Было тихо и темно. Ночь.
Пальцы касались клавиатуры, набирая текст, и слова лились из него сплошным потоком, как на исповеди. И вместе с тем, он и сам видел: глупо, глупо, глупо! Что ни скажи. Объяснить – как? Оправдаться – чем? Убедить – в чем?
Строчка за строчкой – выворачивая наизнанку собственное нутро, с единственным вопросом: сможешь ли ты простить?
А он сам? Сам смог бы простить? Ведь ей опять будет больно. Он опять лишает ее выбора, заставляя переживать это вновь.
Полночное тыгыдык от Карамбы закончилось еще час назад. Он сопел себе в кресле и изредка издавал забавные звуки – охота снится. А Ванька уронил голову в ладони и устало выдыхал. Буквы кончились. Тексты – тоже. Убедительности – не прибавилось.
Иван понятия не имел, где она, и даже не пытался это выяснить. Зачем? Знал только, что до августовского концерта три недели. Репетиции начнутся за одну до часа Х. И тогда она должна будет приехать – обязана по контракту, а свои обязательства Полина Штофель выполняла. Но, Господи, какой она приедет? Если такой же разбитой, как уходила тогда от адвоката, то ему впору и правда дать шторму себя доконать. Но это никого никогда не сделает счастливее. Слишком для счастья поздно.
В конце концов, на часах и то уже почти три.
Пусть она это переживет! Пожалуйста, пусть переживет! Пусть у нее найдутся силы снова начать улыбаться и хоть как-нибудь, хоть на что-нибудь надеяться!
За спиной раздались шаги. Ванька не оборачивался. Знал, что это Лорка бродит, больше некому. Частое собачье дыхание заполнило тишину, а большая пёсья голова устроилась у него на коленях. Вот я, люби меня. Глаза его были умилительно грустными, будто это не он только вечером носился как угорелый в парке за чьей-то мелкой белоснежной сучкой померанского шпица.
- Че? Опять? – тихо спросил Иван.
Пес поморгал.
Ну да, самое время порядочному пацану отлить.
Ванька кивнул собакену.
Снова посмотрел на монитор. И, быстро выделив весь текст, стер его полностью – единственной кнопкой Backspace.
«Прости меня» - должно быть, в четвертом часу звучало бы почти криком, если бы было произнесено. Но Ивану не привыкать бодрствовать ночами.
Отправить сообщение – не думая и не давая себе очередной форы до следующей попытки, которая ничем вразумительным все равно не закончится. И отправиться за поводком. Хоть жара, хоть дождь, хоть рассвет еще не думал заниматься. Выходить день за днем из дома и куда-то идти. В его случае – уже все равно куда.
