Неужели это она бродит по незнакомому дому, умершая для всех, оставившая по себе позорную память, принужденная отныне жить под чужим именем, без близких, без друзей, не имея в мире никого, о чью руку можно было бы опереться, отданная на милость такого же беглеца, как она сама, вольного завтра порвать зыбкие воображаемые узы, которые связывают их сегодня? Неужели это она чувствует, как в ней шевелится ребенок, готовится стать матерью, но в нынешнем своем горестном положении уже почти стыдится будущего материнства, которым гордятся все молодые женщины?
В ее памяти всплывали воспоминания о жизни в родном доме, но, безжалостные, как угрызения совести, они лишь обостряли отчаяние. При мысли о тех, к кому она была так привязана, о матери, сестре, о былой своей чистоте сердце ее разрывалось на части.
Лоранс полулежала на диване в кабинете Эктора и плакала, не скрывая слез. Она оплакивала свою жизнь, разбитую в двадцать лет, свою погубленную молодость, развеявшиеся светлые надежды, людское уважение и самоуважение, которое, как она думала, никогда не вернется к ней.
Вдруг дверь кабинета с шумом отворилась. Лоранс решила, что это возвратился Эктор, испуганно вскочила и, пытаясь скрыть слезы, стала вытирать глаза платком. Но на пороге появился незнакомый человек – то был Лекок – и почтительно поклонился ей.
Лоранс охватил страх. За эти два дня Треморель столько раз твердил ей: «Нас преследуют, мы должны скрываться», что Лоранс, хоть ей и казалось, что больше им опасаться нечего, вздрогнула, сама не зная почему.
– Кто вы? – высокомерным тоном спросила она. – Кто вам позволил вторгаться сюда? Что вам угодно?
Лекок принадлежит к тем людям, кто не разрешает себе полагаться на случайность и вдохновение, но предусматривает все и выстраивает события, как театральное действие. Он ждал и вполне понятного возмущения, ждал этих вопросов и подготовил ответ. Не говоря ни слова, он отступил в сторону, открыв стоящего за ним папашу Планта.
Узнав своего старого друга, Лоранс испытала такое потрясение, что, несмотря на всю силу духа, едва не лишилась чувств.
– Это вы? Вы? – шептала она.
Старый судья был взволнован еще больше нее. Неужто перед ним действительно его Лоранс? Да, переживания подействовали на нее: она выглядит старше, да и беременность ее очень заметна, с тех пор как Лоранс перестала затягиваться в корсет.
– Зачем вы меня искали? – спросила Лоранс. – К чему делать мою жизнь еще ужасней? Ах, говорила же я Эктору, что никто не поверит письму, которое он мне продиктовал. Если уж случилась такая беда, единственный выход – смерть.
Папаша Планта хотел ответить, но Лекок твердо решил, что сам будет вести беседу.
– Сударыня, мы искали вовсе не вас, а господина де Тремореля, – ответил он.
– Эктора? Но почему, позвольте спросить? Разве он не свободный человек?
Лекок на мгновение смешался: нелегко ему было нанести такой удар этой несчастной девушке, повинной лишь в том, что она поверила клятвам негодяя. Но он был убежден, что жестокая правда лучше, чем увертки и отговорки.
– Господин де Треморель совершил тяжкое преступление.
– Преступление? Вы лжете, сударь!
Сыщик грустно покачал головой.
– К несчастью, я говорю правду, – сказал он. – Господин де Треморель убил свою жену в ночь со среды на четверг. Я агент уголовной полиции, и у меня есть постановление на его арест.
Лекок предполагал, что страшное обвинение сразит Лоранс, и она лишится чувств. Но он ошибся. Она была сражена, однако в обморок не упала. Преступление ужаснуло ее, но отнюдь не показалось таким уж невероятным, – ведь она знала, до какой степени Эктор ненавидел Берту.
– Ну хорошо, пускай! – вскричала она в каком-то приступе отчаяния. – Тогда я его сообщница, арестуйте меня!
Этот крик, казалось, исторгнутый безумной страстью, поразил папашу Планта, но ничуть не удивил Лекока.
– Нет, сударыня, – возразил сыщик, – вы не являетесь его сообщницей. К тому же убийство жены – не самое тяжкое из его преступлений. Знаете, почему он не женился на вас? Потому что в сговоре с госпожой Бертой, которая была его любовницей, он отравил Соврези, своего спасителя, своего лучшего друга. У нас есть доказательства.
Это было уже свыше сил Лоранс, она покачнулась и рухнула без чувств на диван. Однако сомнений у нее не было. Это ужасающее известие сорвало покров, который до сих пор скрывал от нее минувшие события. Да, отравление Соврези объяснило ей теперь поведение Эктора, его неуверенность, страхи, обещания, лживость, ненависть, то, почему он, оставив ее, женился на другой и его бегство – одним словом, все. И все-таки она попыталась, нет, не защитить его, но взять на себя часть вины.
– Я знала это, – бормотала она, и голос ее прерывался от рыданий. – Я все знала.
Мировой судья был в полном отчаянии.
– Бедное дитя, как вы его любите! Как вы его любите! – воскликнул он.
Это горестное восклицание привело Лоранс в чувство. Сделав над собой усилие, она выпрямилась и с глазами, горящими от негодования, крикнула:
– Люблю его? Люблю? О мой старый друг, лишь вам я могу все объяснить, потому что только вы способны меня понять. Да, правда, я любила его, любила до такой степени, что забыла про долг, не думала о себе. Но однажды он показал, каков он на самом деле, я поняла, что это за человек, и любовь сменилась презрением. Про убийство Соврези я не знала, но Эктор признался мне, что его счастье и жизнь в руках Берты, что она любит его. Я сказала ему, что он волен оставить меня и жениться на ней. Я пожертвовала гораздо большим, чем жизнь, пожертвовала тем, что почитала своим счастьем, но иллюзий у меня уже не было. А бежав с ним, я принесла еще бо́льшую жертву. Увидев, что скрывать мой позор далее невозможно, я решилась умереть. И тому, что я жива, что написала моей бедной матушке гнусное письмо, тому, что сдалась на мольбы Эктора, причина одна – он молил меня сделать это во имя моего ребенка… нашего ребенка.
Лекок, чувствуя, что время не терпит, хотел вставить слово, но Лоранс не слушала его.
– Да не все ли равно! – продолжала она. – Я любила его, пошла за ним и принадлежу ему. Верность наперекор всему – единственное мое оправдание. Я исполню свой долг. Если мой возлюбленный совершил преступление, я не смогу чувствовать себя невиновной и хочу разделить с ним кару.
Она говорила с таким невероятным возбуждением, что Лекок уже утратил надежду успокоить ее, но вдруг с улицы до них донеслись два свистка. Это был сигнал, что Треморель вернулся; медлить больше было нельзя, и Лекок почти грубо схватил ее за руку.
– Все это, сударыня, вы расскажете судьям, – холодно произнес он, – меня же интересует только господин Треморель. Вот, кстати, постановление на его арест.
С этими словами он вынул из кармана документ, подписанный г-ном Домини, и положил его на стол. Лоранс усилием воли взяла себя в руки.
