Процветание при Генрихе и после него приносит выгоды земледельцам, собственникам земли, феодальным сеньорам. В этот период даже заработная плата в сельском хозяйстве выходит на достойный уровень, конечно, в скромных размерах. Реальная оплата труда в сельской местности (выплачиваемая в денежной форме, но пересчитанная нами в зерновых) в Парижском регионе достигла показателя 557,1 в наивысшей точке к 1495 году, когда еще господствовал «золотой период в выплате заработной платы», в последних отблесках позднего Средневековья. Впоследствии, при обнищании трудящихся слоев в период Возрождения и в начале XVI века, эта заработная плата (которая составляла в основном «карманные деньги» или дополнительный доход) снизилась до показателя 161,1 в 1550 году. Религиозные войны и борьба Лиги вызвали еще большее снижение заработной платы — до показателя 69,3 в 1590-1595 годах. В счастливые дни первого периода мира при Генрихе IV она выросла умеренно, а точнее — до 102,6 пункта в 1601-1606 годах, а затем резко — до 110,5 пункта в 1615-1619 годах, позднее данная заработная плата колебалась между показателями от 90 до 123 пунктов в 1625-1666 годах. Заработная плата сельскохозяйственных рабочих, так же как заработки строительных рабочих в Париже, конечно, не достигла, как можно увидеть, показателей высокого уровня жизни в добрые старые времена Карла VIII и Людовика XII. По крайней мере при Генрихе IV, частично благодаря достигнутому миру, наемные работники смогли ощутить восстановление экономики и почувствовать некоторое повышение своего уровня жизни. Это подлинное ощущение будет, наряду с другими факторами, способствовать посмертной популярности Беарнца, старательно поддерживаемой после 1610 года. Осознание небольшого (очень небольшого) благосостояния, его улучшения или «меньшей материальной стесненности» становится по-своему тем более обоснованным, что в XVI веке инфляционный рост цен, опасный для наемных работников, прекратился приблизительно в 1595 году; с тех пор он уступил место длительной стабилизации цен, которая продолжалась до 1690 года (в номинальных ценах) и даже до 1735 года (в ценах, выраженных в серебре). В этом продолжительном периоде стабильности цен каждый волен видеть признак или депрессии, или, во всяком случае, экономической нормализации, или же весьма спорного «всеобщего кризиса XVII века». Наемные работники эпохи Генриха IV не видят в этом злого умысла: их радует процесс дефляции, который фактически сохраняет или даже немного повышает их зарплату, хотя и не доводит ее до высокого уровня, отмеченного в конце Средневековья. Восстановление и даже рост сельскохозяйственного производства и уровня жизни крестьян сопровождаются ростом недовольства среди крестьян. С этой точки зрения правление Генриха IV началось «плохо»: чередой крестьянских восстаний, совпадающих по времени с последними вспышками Религиозной войны или войны с Лигой. Восстание кроканов[143], они же «гонители воров» или «поздно предупрежденные», вспыхнуло в Лимузене, в графстве Тюренн, стране лесов, не имеющей больших городов, и переросло из конфликта, подстрекавшегося и тайно поддерживавшегося крупными местными сеньорами. Вначале, перед вспышкой восстания в собственном смысле слова, местные крестьяне выступали с оружием против бандитов, подонков из числа воюющих солдат, только с разрешения сеньоров. Затем, к 1593 году, они собираются по приходам и вооружаются, не спрашивая разрешения. По воскресеньям они организуют большие митинги среди винных бочек, которые специально прикатывают по этому случаю. Старшины (муниципальные представители) ходят от группы к группе, от бочки к бочке, чтобы обсудить решения пьющих вино; решения принимаются демократически. Начиная с апреля 1594 года повстанческое движение охватывает соседний Перигор.
В июне 1594 года повстанцам была устроена первая бойня, во время которой знать Лимузена буквально «растерзала на куски» большую часть кроканов. В сентябре 1595 года, после нового сражения с дворянами, закончившегося без преимущества какой-либо из сторон, кроканы окончательно возвращаются на свои фермы, чтобы заняться осенними полевыми работами. За время жизни целого поколения они не давали о себе знать: это как раз времена генриховского и постгенриховского умиротворения, сочетавшегося с уменьшением налогового бремени в эпоху Сюлли.
Кроме того, различные эпизоды сельских волнений имели место в других провинциях при правлении Генриха IV в 1589-1594 годах: в частности, в виноградарской Бургундии — выступление «красных шапок» (роялистское), а в «бретонской» Бретани — выступление в поддержку Лиги. В дальнейшем, после наступления мира, режим и монарх смогли «обезвредить бомбу» крестьянских мятежей. «Крестьяне образумились» благодаря достижению национального межконфессионального консенсуса, восстановлению порядка, сокращению до минимума числа бандитов и солдат-грабителей и, наконец, благодаря росту доходов сельского населения, который делает менее ощутимым налоговое бремя, к тому же уменьшенное. Отмечая это, было бы неправильным идеализировать положение крестьянских масс, включая и прекрасный период «курицы в горшке» в конце правления Генриха IV и в начале правления Людовика XIII; на Генеральных штатах созыва 1614 года председатель судебного округа Овернь Саварон, уполномоченный третьего сословия, публично ярко описывает нищету сельских жителей своего региона в присутствии маленького Людовика XIII: «Что вы сказали бы, сир, если бы увидели на своих землях Гиень и Овернь людей, пасущихся, как животные?» Несмотря на литературное преувеличение, такое описание было уместным, учитывая низкий уровень жизни провинций, говорящих на диалекте «ок», в центре и на юго-западе. Впоследствии достаточно будет Ришелье вновь увеличить налоговое бремя, чтобы в 1630-х годах опять спровоцировать «горький сбор винограда» и целый ряд восстаний последователей кроканов в Гаскони.
Процветание в «послевоенную» эпоху, во времена Генриха IV и в начале правления Людовика XIII, резко контрастирует с бедствиями предыдущих десятилетий: оно, конечно, является «манной небесной» для крупных земледельцев, сборщиков арендной платы в поместьях сеньоров, «первых парней на деревне», «фермеров в высоких сапогах», или «матадоров» (как назовут их в XVIII в.), которые представляют собой элиту простолюдинов и уже предприимчивую, даже полукапиталистическую элиту сельского мира. Это (относительное) благополучие зажиточных крестьян демонстрирует способность, свойственную капиллярным сосудам: оно «поднимается» до арендодателей земли, которые заключают контракты на аренду с этими фермерами, другими словами — до поместного дворянства и сеньоров, которые владеют четвертью или пятой частью французской земли, бок о бок с Церковью и буржуазией (другая четверть земли принадлежит им обеим; крестьянство — арендаторы и самые мелкие землевладельцы — контролирует оставшуюся половину земельного фонда). Блистательные судьбы крупных аристократов — Сюлли, Конде, Ришелье, Гизов — не должны в действительности создавать иллюзий. В королевстве Генриха IV из 19 млн. жителей насчитывается, самое большее, 200 000 дворян (включая мужчин, женщин, детей). Из них приблизительно треть связана с семьями чиновников, недавно получивших дворянство. Остальные, которые представляют собой родовое дворянство или знать, на 70% состоят из землевладельцев более или менее благородного происхождения, 20% составляют военные (в основном тоже являющиеся владельцами поместий). Оставшаяся десятая часть обладает максимальным престижем благодаря постоянным контактам, частым или периодическим, с королевским двором. Аграрии или мелкопоместные дворяне голубой крови, которые составляют, следовательно, большинство знатного сословия, «извлекают для себя выгоду» из лесов, виноградников, лугов и в особенности, из зерновых пашен — из расчета три-четыре плуга или 70-80 га на каждую дворянскую семью; они следят за сбором урожая зерна и винограда, продают коконы, прививают яблони или же — еще один вариант, не исключающий предыдущего, — живут за счет земельной ренты, получаемой в экю или зерном, возросшей и «раздутой» после окончания Религиозных войн. Эта арендная плата, а также «часть продукта» с других земель, принадлежащих дворянской семье, поступает от фермеров и арендаторов, за которыми следят, которых субсидируют, которыми непосредственно управляют дворяне-арендодатели. Различные «продукты земли», на этот раз промышленного происхождения — а именно стекло и железо — также контролируются на 80-90% объема национального производства дворянами, которых называют дворянами-стеклозаводчиками или владельцами кузниц; и те и другие «выдвигаются вперед» также благодаря хорошей конъюнктуре при Генрихе IV, при котором в окна вставляются стекла и отливают пушки для арсеналов. Сельский дом дворянина — замок или чаще всего большая богатая ферма — может дать кров семье и слугам, 13-14 человекам, которыми руководят отец семейства и его супруга (или его вдова). Женщина-хозяйка, предусмотрительная управительница, следит за работой и досугом (охота, пение, праздники) в обширном семейном хозяйстве. Мелкопоместные дворяне весьма гостеприимны, что не мешает некоторым из них быть жестокими с крестьянами. Их сможет образумить только введение должностей интендантов провинций со значительными полномочиями, что произойдет позднее, при Людовике XIV. Во времена последних Валуа и первых Бурбонов класс дворян остается еще относительно открытым: простолюдины попадают в него благодаря чиновничьим и офицерским званиям, полученным за службу королю; этот второй способ продвижения в высший класс весьма часто использовался во времена Религиозных войн. Дворянами становятся также, ведя образ жизни сельского дворянина. Таким образом, на протяжении жизни «по векселям» двух или трех поколений стирается облик простолюдина и помещик фактически превращается в дворянина по праву. В эпоху Генриха IV между тем войны заканчиваются, а неформальный престиж королевского двора еще не имеет того блеска, который будет излучать Версаль. Этот промежуточный период, одновременно мирный и сельский, является золотым веком для поместных дворян, которые спокойно получают свою долю богатств деревни, создаваемых в увеличивающихся количествах. Они культивируют добродетели, занятия и ценности, которые сами по себе формируют знаки чести частной жизни. Они устраивают браки по возможности с материальной выгодой, что не обязательно исключает супружескую нежность. Они внимательны и даже предупредительны к своей многочисленной, разветвленной родне. От пэра к компаньону, или от выше- к нижестоящему, они практикуют систему отношений клиент — патрон, проявляют щедрое гостеприимство и даже дружбу, что не исключает, с другой стороны, неискупимой вендетты. Они оформляются в обширные эндогамные группы по примеру герцогов и пэров на верху иерархии, а также по образцу протестантской знати в провинциях Юга. Беспутное поведение некоторых дворян резко выделяется на фоне глубокой набожности всего дворянства; распущенная аристократия, склоняющаяся к атеизму, начинает «робко» появляться лишь после 1620 года. Некоторые из младших сыновей в дворянских семьях, к тому же имеющих прекрасную интеллектуальную и спортивную подготовку, проявляют интерес к службе в королевской армии, в то время как старшие сыновья продолжают заниматься семейными поместьями.
