Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Рацлава осторожно шагнула вперед. Она не знала, что, поднявшись снова, направилась не в ту сторону. Девушка углублялась в дальнюю часть чертога: ее лампады освещали еще хуже. Каждый новый воин, застывший в арочном углублении, был выше и грознее, чем предыдущий. Если бы Рацлава подошла к стенам, то поняла бы: по кольчугам ратников тянулись десятки щербин, хотя изваяния в начале залы были гладкими, не тронутыми оружием.
Она шла и шла, а чертог расширялся. В глубине колыхался липкий мрак, который начинали прорезать огоньки новых, куда более простых лампад. Апатит под ступнями перетекал в гранит — увидев это, Малика Горбовна бы сразу поняла, что к чему. Но княжна убежала, и никто не мог рассказать Рацлаве, до чего эти палаты не походили на владения Сармата. Ни мерцания самоцветов, ни сокровищ, ни тепла — ничего, только голый камень и ряды воинов вдоль стен.
Рацлава почувствовала, что задыхается. Последняя песня далась ей слишком тяжело. Девушка потеряла чересчур много крови и сил, и ей неоткуда было черпать новые. Сначала Матерь-гора забрала у нее запахи, теперь — звуки. Из-за шума в ушах Рацлава не различала даже собственных шагов. Марлы, которые направляли ее ранее, — в их единственную ночь Сармат сам назвал это слово, марлы, — теперь не спешили на помощь. Девушка не знала и того, что они не смели показываться в этих палатах. Боялись.
— Воздуха, — протянула Рацлава жалобно, распахивая рот. — Воздуха…
Никто ее не услышал. Пальцы в лоскутках обхватили мягкое горло — дышать становилось все труднее. Рацлаве казалось, что камень обступает ее со всех сторон. Матерь-гора стискивала ее, душила, замуровывала в ритуальном склепе.
Она рухнула недалеко от одного из арочных углублений — прямо под ноги каменному воину. Потянула шнурок, на котором висела свирель: может, успеет удавиться перед тем, как окончательно сойдет с ума? Кровь пошла носом — на граните каплями распустились цветы, до того яркие и алые, что их было бы не стыдно вплести в косы невестам. Звон в ушах стал невыносимым: Рацлава сдавила виски, утыкаясь головой в колени.
— Воздуха… Пожалуйста, пожалуйста…
Ах, какая глупая смерть.
Матерь-гора выжимала из Рацлавы последние вдохи — девушка металась по полу, сплевывая багряную слюну. Ее рассеченные руки с трудом касались шеи, оставляя на платье влажные подтеки. Неужели весь путь был ради этого? Недремлющий перевал и северные леса, пахнущие дождем и туманом, русалочьи реки и разбойничьи ставки… Все это — ради такого конца?
— Воздуха…
Будь ты проклят, Сармат-змей. Ты, и твоя сокровищница, и твои мятежи.
Рацлава каталась у ног десятков каменных воинов — то закрывая уши, то хватаясь за колыхающееся горло. Кровь расплывалась по голубовато-лиловым шелкам и узорным рукавам, со свирели стекала на жемчужные бусы. А потом Рацлава начала затихать — только всхлипывала горестно и рвано, путаясь в тканях, словно паук в ошметках паутины.
— Пожалуйста… — Голос исчез — остался лишь хрип. — Пожа…
Ее подняли на ноги одним рывком. Грубо оттянули за ворот, тряхнули, наматывая косы на кулак, — Рацлава вскинула синеющее лицо и от испуга сделала вдох. Она даже не стояла — лежала на чьей-то руке, которую сейчас не отличила бы от камня. Или рука и была каменной?
Марлы! Сознание ускользало от Рацлавы, и девушка не сумела подумать как следовало. Только обвила чье-то тело, будто утопающий — обломок ладьи, и почувствовала, что ее поволокли прочь от места, где она едва не отдала богам душу. Рацлава еще задыхалась и сипела, но теперь внутри затеплилась надежда: сейчас все станет хорошо, сейчас все наладится.
И только потом, где-то на границе рассудка, Рацлава осознала: она лежала на слишком сильной, слишком широкой руке. И почувствовала кожей: порода, к которой она прижималась, шла щербинами и сколами. Когда же Рацлава впервые коснулась марл, то запомнила, что их лица и тела — сплошь плавные бугры и пологие каменные волны.
Сармат рассказывал ей и про других слуг, суваров. Рацлава даже слышала их однажды: низкорослые и суетливые, с шаркающими шажками, напоминавшими детские. Сувары накрывали столы и двигали сундуки с нарядами — кто сумел бы оторвать ее, полнотелую, от пола так, словно Рацлава ничего не весила?
Если бы ее рассудок был свеж, она бы поняла: ее поднял каменный воин, и… Кто бы из них, умеющих лишь исполнять приказы, вздумал подойти к ней — вместо того, чтобы не заметить и оставить тихо умирать? Кто бы из них посмел намотать ее волосы на кулак и вздернуть так, словно она — не жена Сармата-змея, а простая девка, живущая на воле?
Да и, право, какая разница. Страшнее ей все равно уже не будет.
* * *
Жена его брата завывала на все голоса. Булькала кровью, хрипела и синела, словно в петле. Не то чтобы Ярхо мешали ее крики — он слышал достаточно женских визгов и плачей. И не то чтобы он хотел видеть девицу в этих залах — умрет здесь, да так и останется. Драконьи слуги слишком трусливы, чтобы прийти во владения Ярхо даже для того, чтобы вынести окоченевший труп.
У его брата было много жен. Одной больше, одной меньше — велика ли разница? Если девица слепая, то это ее беда: она не будет первой, если не доживет и до летнего солнцеворота. Сармату привезут других невест, которые станут развлекать его танцами и музыкой, — ничего с его братом не случится, перетерпит.
В Ярхо давно не осталось ни злобы, ни доброты. Ему было незачем обрекать девицу на гибель — и было незачем ее жалеть. Ее песни, с некоторых пор звучавшие во всех коридорах Матерь-горы, забавляли Сармата, но не Ярхо.
— Во-оздуха, — сипела жена его брата, упираясь невидящим взглядом ему в колени, — даже не услышала, как он подошел. — Пожалуйста…
Ярхо не собирался идти в чертоги, где воины ждали своего часа, но Матерь-гора вывела его сама — не позже и не раньше, сейчас. Обычно она не смела изменять пути, которыми ходил Ярхо, но сегодня перекроила все коридоры, спутала двери, и…
Матерь-гора радела за любимого сына. Сармат не успел наиграться со слепой и с ее песнями: огорчился бы, если б потерял раньше срока. Ярхо мог бы прийти в ярость от такой заботы, но единственное, что сумел вспомнить сейчас: женщина, которая стала горой, когда-то была и его матерью тоже.
Матерь-гора, как умела, просила его спасти очередную забаву Сармата. Ярхо понимал это, и, какая бы тяжесть ни лежала на каменном сердце, у него не было причин отказать. Поэтому он подхватил жену брата за ворот, не чувствуя к ней ни отвращения, ни сочувствия. Девица колыхнулась плотным белым облаком, вцепилась в его гранитную кольчугу изуродованными пальцами — но перестала голосить.
Там, где она касалась его тела, оставалась кровь. Стоило Ярхо пересечь арочную залу, как жена его брата обмякла, — бельма закатились, а рукава безвольно захлопали по его бедрам. Только на полной шее, белой в рдяных разводах, билась жилка, да у рта подрагивал воздух.
Ярхо проволок ее по ленте лестниц и вынес на выступ — нарост прочной черной породы. Это была небольшая площадка, нависшая над Перламутровым морем. Позади — Матерь-гора и узенькая щель, выводящая сюда; чтобы протиснуться, Ярхо пришлось пройти боком. Впереди — вид на темные соленые волны, перекатывающиеся в ночи, и зубцы Княжьего хребта. Высота была такая, что никому бы не удалось сбежать, — только разбиться, бросившись на скалы, щерившиеся далеко внизу. Но жена его брата не могла этого знать. Зато она догадалась, что ее вывели наружу, к чистому воздуху, — задрожали ноздри, распахнулись губы. В бельмах отразились одинокие звезды, проклюнувшиеся на безлунном небесном полотне.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
