На втором следствии (1939 года) Роман Ким говорил, что в 1937-м ему не давали спать, чем довели его до исступления и почти до умопомешательства. Пытка вынудила его признать свою вину и оклеветать многих своих друзей. Теперь в его повести агента вынуждают к признанию тем же путем — бессонницей. Действие происходит в Африке в 1942–1943 годах, но даже для 1960-го упоминание в ней имени Сталина оказалось для советских цензоров неприемлемым. Бывший корреспондент «Правды» в Лондоне, фронтовик и переводчик приключенческой литературы Борис Изаков нашел способ прорваться с «Коброй под подушкой» в печать. «Я только предложил бы автору изменить первую фразу повести, — посоветовал он. — После всего того, что происходило у нас вокруг мнимых покушений на И. В. Сталина и что было разоблачено на XX съезде партии, такое начало воспринимается читателем как бестактность и вызывает нежелательные ассоциации»[417].
Роман Николаевич хорошо знал, что с редакторами спорить себе дороже, и очень хотел увидеть свое произведение опубликованным. Он заменил Сталина Черчиллем, а Кремль и Москву Уайтхоллом и Великобританией. Рецензировавший книгу Борис Самсонов одобрил ее в таком виде: «Каких-либо искажений фактов, относящихся к области международных отношений и внешней политики Советского Союза в тот период, в рукописях этих повестей не встречается. Автор добросовестно изучил необходимые документы, мемуары и свободно владеет материалом»[418]. Последняя фраза рецензии совсем не случайно напоминает о цитате из Агаты Кристи: Ким вложил в книгу много своих тайных знаний. «Кобра под подушкой» еще ждет своего «дешифровальщика» — по мере выявления новых деталей биографии ее автора неизбежно будут находиться и заимствования из реальной жизни в жизнь литературную. В целом книга получилась весьма увлекательной, но, пожалуй, одна из главных ее неудач — образ советского журналиста Мухина — «полноватого человека в очках». Несмотря на то, что он должен быть ярким и запоминающимся даже не только потому, что является одним из главных героев книги, причем «наших» героев, пусть и проявляющих по ходу повествования удивительную пассивность по отношению к сюжетной линии, Мухин получился на редкость картонным, плоским, неинтересным. Ким всё время говорил на своих выступлениях о том, что советской молодежи в приключенческих книгах нужен герой, которому хочется подражать. Мухину подражать не хочется совсем — прежде всего потому, что непонятно в чем — он ничего не делает. Или делает что-то такое, что явно навязано ему автором только для того, чтобы этот персонаж (всё-таки он «наш»!) в повести присутствовал, ибо на самом деле он там лишний — основные действующие лица находятся по другую сторону идеологического фронта. Товарищ Мухин, по-другому его и не назовешь, очень напоминает свое литературное продолжение. Точнее наоборот: это советский журналист Дмитрий Степанов из появившихся несколькими годами позже романов Юлиана Семенова напоминает Мухина. Степанов — это продолжение, развитие, улучшенный и модернизированный вариант кимовского героя. Сознательно или нет, но Юлиан Семенович и здесь позаимствовал у своего предшественника хорошую, но не слишком удачно реализованную идею (впрочем, и у Семенова Степанов так никогда и не становится главным героем расследования и не вызывает сопереживаний читателя).
«Кобра под подушкой» приносит Роману Киму новую порцию славы, денег, успеха. Он уже не просто «известный приключенец», он — мэтр советского детективного жанра. В мае 1961 года Роман Николаевич вместе с группой ведущих советских литераторов отправляется в Америку. Маршрут почти космический: Нью-Йорк — Вашингтон — Чикаго — Детройт — Ниагарский водопад — Филадельфия — Нью-Йорк. В стороне осталось только западное побережье. Но наши были рады и этому. Некоторые из них, в том числе Сергей Баруздин и Андрей Вознесенский, потом отзовутся книгами об этом удивительном для времен приближающегося Карибского кризиса путешествии. Роман Ким привез из Америки детский набор полицейского (дубинка, наручники, игрушечный револьвер) для племянника жены и заметки об американской жизни для себя. Еще только узнав о возможности увидеть Америку, Роман Николаевич уже жаждал этой поездки. «Две недели напряженного путешествия — придется работать ногами и глазами с утра до вечера, глотать всё, жадно вбирать в себя, чтобы собрать побольше материала, — строил он планы, — ведь для писателя важны все мелочи быта: как по утрам развозят молоко, как почтальоны носят сумки, как зовут кошек и собак… С “Новым миром” заключил договор на детективную повесть, и Америка даст мне много материалов»[419].
Детективная повесть, которая уже пишется, — одна из лучших в библиографии Кима и, как всегда, очень личная. Хотя речь в ней пойдет действительно об американцах, весь сюжет повести, названной «По прочтении сжечь», будет кружиться вокруг противостояния с японской разведкой. История — широко известная в узком кругу профессионалов. В июне 1941 года американская разведка вскрыла шифр японской дипломатической миссии в США. Ким предложил читателям свою версию того, как это произошло. В книге есть всё: хитрые и коварные американские разведчики и еще более коварные, но излишне консервативные и самоуверенные разведчики японские, уголовники на службе у правительства, отравления, любовь, интриги своих «плохих» против своих же «хороших» (причем и среди японцев, и среди американцев), до боли напоминающие внутренние противостояния и конфронтации в НКВД, угроза войны, тупоголовые командиры, противоречащие самим своим существованием тезису Сунь-Цзы о том, что «только совершенномудрый может быть руководителем шпионов», и храбрые, инициативные, но излишне интеллигентные подчиненные…
Обязательно для творчества Кима и наличие в произведении упоминания о в высшей степени необоснованном, несправедливом плане нападения на Советский Союз и у японцев, и у американцев. Очень похоже, что долгие годы читая сверхсекретные документы японских военных, Роман Николаевич узнал и понял ту парадигму существования японского милитаризма, о которой и сегодня многим японоведам неловко и стыдно говорить. Но это правда — японцы действительно жаждали напасть на СССР и то, что история сложилась не в их пользу, — в значительной степени заслуга Романа Кима и его коллег. Сам он в повести тоже присутствует. Точнее, не он, конечно, речь-то идет об американских дешифровщиках, а его литературное alter ego — второй лейтенант Николас Уайт.
В «Тетради, найденной в Сунчоне» на мгновение появляется студент в фуражке с эмблемой университета Кэйо. В «Кобре под подушкой» мы видим сцену допроса, знакомую нам по реальной биографии автора, где-то еще он появляется на долю секунды из-за спины своих персонажей, по обыкновению слегка улыбаясь и внимательно глядя сквозь круглые очки на читателя. В повести «По прочтении сжечь» Ким уходит от намеков и говорит о Нике Уайте, как о себе, напрямую, но устами другого персонажа: «Он великолепно знает японский, учился в Токио, в университете Кэйо, обладает незаурядными лингвистическими способностями… В упрек ему, пожалуй, можно поставить то, что он по характеру и образу мышления больше штатский, чем военный. Очень добросовестен, повышенно эмоционален, иногда наивно принципиален». И хотя американский генерал отвечает на это: «Я вижу, что твой дружок стал офицером по недоразумению», как, наверное, отвечал Александру Гузовскому, хлопочущему за важного зэка Кима, нарком госбезопасности Берия, читатель понимает, что это не негативная, как должно быть по сюжету, а положительная характеристика героя. Ник Уайт — хороший парень. И Роман Ким — хороший парень. Именно здесь, в этом романе впервые у автора появляется герой, которому хочется подражать. Не пролетающий вскользь в «Тетради…» корейский партизан (других положительных героев-мужчин там вовсе нет), не странноватый и невнятный Мухин из «Кобры» и даже не молодой китаец Ян из «Спецагента» (трудно советскому парню хотеть быть похожим на маленького китайца), а он — Ник Уайт — претендует на роль примера, достойного подражания. Одна беда: он — американец.
