Я заплатил испанскому переписчику, и он прочитал имена двух хранителей. Один жил на самом севере Франции, другой — в древнем городе Гранада, всего в нескольких неделях путешествия от Кадиса. Вот почему мой наставник согласился ехать в Испанию. Позже я узнал, что слово «Гранада» означает «гранат», и, таким образом, мой жизненный путь замкнул круг.
Испанский хранитель оказался старшим поваром королевы Изабеллы[50] Католической в ее дворце в Альгамбре. Я буду называть его просто учителем, и если покажусь чрезмерно скрытным, не желая открывать настоящее имя или свое теперешнее местонахождение, то только потому, что есть еще достаточно людей, которые хотели бы заставить нас замолчать.
Я добрался до Гранады за двадцать три дня, а оказавшись в городе, миновал старый арабский квартал Альбасин — лабиринт узких улочек и оштукатуренных домов с укромными двориками. С высшей точки квартала открывался потрясающий вид на великолепную мавританскую цитадель Альгамбру.
Мощные кремового цвета стены с башнями и башенками раскинулись в долине, покрытой зелеными зарослями. Мавританские поэты сравнивали Альгамбру с жемчужиной в оправе изумрудов. Четыре столетия мавры управляли королевством, где жили мусульмане, христиане и евреи. Когда испанцы завоевали Гранаду для Изабеллы Католической, мавров обратили в христианство, а евреев изгнали из Испании.
Я подошел к крепости и присоединился к вливающемуся в ворота потоку пилигримов, паломников и торговцев. Суровая внешность строений подчеркивала пышное убранство внутренней территории. Пораженный, я миновал несколько изысканных садов и мраморных залов с куполообразными, украшенными лепниной потолками. Повсюду я видел плавные рисунки арабесок и филигрань гипсового кружева степ, производившие впечатление воздушной легкости.
Спросив дорогу на главную кухню, я вошел в боковую дверь и, не обращая внимания на армию поваров, стал искать старшего. Я с любопытством поглядывал на незнакомые припасы; позже я узнал, что это чорисо — обожженный сладкий перец, запечатанный в синих глиняных кувшинах шафран из Ла-Манчи и маринованные баклажаны. Здесь пахло отчасти как на нашей кухне, отчасти как на кухне Борджа. Повсюду царила привычная чистота, но в воздухе плавали ароматы копченого мяса и оливок.
Старший повар оказался высоким мужчиной с угловатой фигурой. Он двигался с надменным достоинством и, заметив меня, направился в мою сторону порывистой деловой походкой. По тому, как расступались перед ним повара, я сразу понял, что он здесь главный. Он был на голову выше меня, и от его манеры держаться и каменного выражения лица я оробел.
— Что тебе надо? — спросил он по-испански, но я только помотал головой и показал ему записи наставника, на которых он увидел свое имя. Долго хмурился, потирал чисто выбритый подбородок и подозрительно косился на меня. На кухне работа кипела своим чередом, и на нас не обращали внимания — верный признак, что здешний старший повар не терпел праздного любопытства. Он аккуратно сложил листок и опустил себе в карман. Затем вывел меня на улицу.
Мы стояли посреди мощеного двора рядом с апельсиновым деревом в большом глиняном горшке. Он что-то спросил меня по-испански, но я не понял, только сказал, что синьор Ферреро из Венеции мой наставник. В глазах испанца блеснул интерес. К счастью, испанский и итальянский языки близки как по словарю, так и по синтаксическому строю, и мне удалось объяснить, что мой маэстро арестован и большая часть книги утеряна.
Высокий испанец долго смотрел на меня. Его ледяной взгляд и отчужденные манеры не прибавили мне уверенности, что все идет хорошо, и я впился ногтями в ладони. Наконец он произнес:
— Bueno, venga.
По его жестам я понял, что он велит мне следовать за ним на кухню. Я повиновался, но он перестал обращать на меня внимание. Достал из кладовой продукты и поставил сковороду на дровяную печь. Я ждал, пока он растапливал масло и клал на сковороду сырые телячьи мозги. Он явно хотел, чтобы я за ним наблюдал. Испанец обжарил мозги, добавил вино и крепкий бульон из костей и довел жидкость на сковороде до состояния густого ароматного ликера. Влил взбитый желток и сливки и, накрыв сковороду, убавил жар, чтобы содержимое как следует пропарилось в нежном соусе.
Пока блюдо тушилось, испанец бросил на меня непроницаемый взгляд, и я испугался, что он прогонит меня, но идти мне все равно было некуда. Я стоял, надеясь, что все же неправильно его понял и подойду ему, а его немигающие глаза сверлили меня до самых костей.
Спустя мгновение учитель снял сковороду с огня и разложил телячьи мозги под соусом на две глиняные тарелки. Одну поставил на стол, другую протянул мне и показал на стул напротив себя.
— Usted ha venidoa mi para conocimiento. Bueno. Empezamos compartiendo estos cerebros, — властно кивнул и принялся за еду.
Я не понял его слов, но догадался, что он предлагает мне разделить с ним обед. Блюдо было богатым на вкус и доставляло удовольствие. Кончив есть, испанец откинулся на спинку стула и улыбнулся. У него были молочно-белые зубы и дружелюбная манера прикусывать нижнюю губу. Увидев, что он улыбается, я понял: совместная трапеза, где мозги являлись главным блюдом, символизирует начало нашей общей погони за знаниями. Хранители любили изъясняться кулинарными метафорами.
Потребовалось двенадцать лет, чтобы я сам стал хранителем, и каждый день с учителем был для меня величайшим удовольствием. Заняв пост главного повара, я женился. И как в случае с синьором Ферреро, возмужав, понял, что в женщине можно ценить другие качества, кроме льняных волос и кожи цвета карамели. И даже сейчас с поседевшими волосами жена для меня все та же легконогая богиня со все понимающей улыбкой. У меня родилось трое детей, в том числе сын, не проявивший интереса к кулинарному искусству. Его тянуло к наукам, и он полюбил цифры. Я был слегка разочарован, но понял: его откровенность, то, что он открыл мне свои истинные таланты, дороже всего. Зато я научил дочерей готовить — и не только этому. Их мужьям повезло — счастливые ребята. Я никогда не указывал детям, что думать, но объяснил, как это делать; не принуждал ходить в церковь, зато заставлял посещать школу.
Бернардо тоже нашел себе подругу — шаловливую кошечку с миндалевидными глазами. И после его смерти я взял себе одного из котят. Теперь по моей кухне расхаживает его правнучка Мариэтта и бесстыдно выпрашивает лакомые кусочки. Старшему повару Ферреро она бы понравилась — перед ее обаянием устоять невозможно.
А еще он бы порадовался тому, как развивается печатное дело и типографские книги наводняют Европу. Методы печати постоянно совершенствуются, и увеличение количества книг означает рост числа грамотных. Рукописная книга кажется теперь причудой. Это вселяет надежды.
Старший повар Ферреро предсказал успех печатного дела, но не увидел своими глазами. Я узнал о его судьбе через десять лет после того, как опасность миновала и появилась возможность навестить Венецию. Те десять лет были бурными. Дож умер в 1501 году. В 1502-м Кастелли убил Ландуччи, а в 1503-м от рук одного из своих политических соперников пал Борджа. После него и двадцати шести дней панства Пня III на папский престол взошел священник-воитель Юлий II,[51] решивший мечом расширить папскую власть. Узнав, что выбрали его, я вспомнил слова синьора Ферреро: «Опасайся человека, который в одной фразе употребляет слова „святость“ и „война“».
