Глазам открылась вымощенная гладким камнем круглая площадка,окруженная белоснежной черемухой. Дорожка за площадкой, усыпанная нежнымилепестками и подсвеченная белыми фонариками, уходила в глубь сада до самойстены, где кончались владения Анжелики.
Катя зачарованно смотрела на танцующие пары и ей казалось,что она уже все это где-то видела. Только где?
Ночь за пределами освещенной веранды, площадки и аллеи быланасыщенно черной, в небе застыла полная луна, с необычайной алой каймой внизу.Исходившее от нее сияние точно окровавленным языком облизнуло невинно чистыелепестки черемухи на верхушках деревьев. И на всем небосклоне — ни однойзвезды. На что же сегодня так не хотели смотреть ангелы?
Теплый воздух, начиненный ароматом черемухи, такой сладкий иголовокружительный проникал глубоко внутрь, вызывая легкое волнение. Катяприсела на железный стул возле пустого столика.
Чуть поодаль, за пределами веранды, до неприличия близкодруг к другу стояли Георгий с Анжеликой. И смотрел он на нее не с привычноймаской подчеркнутой вежливости, а иначе — страстно, восхищенно и сердито.
Они не произносили ни слова, но Катя знала, что те жарко очем-то спорят. Паук на плече Анжелики то и дело шевелил лапами, прикасаясь кшее хозяйки и передавая ей мысли молодого человека, яростно сжимавшего кулаки.А он, стиснув зубы и сверкая глазами, в свою очередь читал ее мысли.
Анна Орлова, всеми покинутая, стояла, подпирая двери вбальный зал, бросая косые взгляды на своего возлюбленного, так увлеченногокрасавицей Анжеликой.
А хозяйка тем временем неожиданно воскликнула:
— Я не верю тебе! Что они тут забыли?
Георгий пожал плечами.
— Не верить твое право. — И едва слышно прибавил: — Твойсоздатель Наркисс в их числе.
Губы Анжелики задрожали, и сама она как-то вся сжалась.
Молодой человек с невыразимой нежностью коснулся ее плеча исочувственно сказал:
— За двести-то лет он мог и забыть тебя.
Она покачала головой.
— Но только не после моего послания к нему... Боже! —Девушка вскинула глаза на Георгия. — Это из-за меня они...
— Нет.
И оба посмотрели на Катю, а та не успела отвернуться. Всетрое некоторое время смотрели друг на друга, затем Анжелика довольно громкопроизнесла:
— Ну что же, Георгий, очень жаль, что вы вынуждены сейчаснас покинуть... ночь в самом разгаре. — Она холодно улыбнулась. — Вы разбиваетемне сердце, не позволив подарить вам ни одного танца.
Катя с трудом сдержала улыбку, подумав, что это сердце неразбить, даже если шарахнуть вниз с Вавилонской башни.
А молодой человек криво усмехнулся.
— О, уверен, ваше сердце непременно кто-нибудь склеит...Возможно ли иначе?
Проходя мимо Кати, он удостоил ее коротким взглядом иобронил:
— Доброй ночи, Екатерина.
В его словах она уловила какой-то скрытый смыл, но раскрытьего не могла.
«Куда он так спешно ушел, даже не прощаясь со своейподругой? О чем спорил с Анжеликой? Почему упомянул Наркисса? Какое я имею ковсему этому отношение?» — гадала девушка.
Пары танцевали в саду, а для нее играла «Тоска» из оперыДжакомо Пуччини — арии Каварадосси. Мелодия, точно нож, разрезала ночь,страстная, неукротимая, и щемяще нежная.
Катя пыталась припомнить, что слышала об этой опере, нокроме слов Лайонела: «Самый красивый художественный исход любовноготреугольника — смерть всех троих», ничего не вспомнила. В тот раз, когда онупомянул оперу Пуччини, ее слишком возмутило замечание про смерть, она дажепопыталась спорить, сказала ему: «Зачем умирать всем троим? Будет достаточноодной смерти и тогда все станет на свои места». Он только посмеялся, совсемнесерьезным тоном заметив: «Смерть троих для красоты и вечности. А смертьодного — для прозы жизни». Тогда они занялись любовью и оперу больше необсуждали.
Сейчас Кате стало жаль, что она отмахнулась от темылюбовного треугольника и смерти, так и не поняв, что же думает Лайонел.Вспоминая проведенные с ним дни, она ни о чем так не жалела, как о его словах,которые пропустила мимо ушей, уверенная, что у нее еще много времени, чтобывыслушать его и понять. Куда интересней ей было смотреть на него, целовать его,прикасаться к нему, чем обсуждать музыку, театр, архитектуру и прочее. А потомона была слишком погружена в мысли о своей бездарности, чтобы слушать кого-то,и главное — слышать. Да и вечность их оказалась слишком непродолжительной.
«Вот он — любовный треугольник, — горестно размышляладевушка, — и что с ним делать, когда ни кто-то там, а я — часть этоготреугольника? Как же легко говорить, что смерть одного — прекрасное решениепроблемы, если речь о какой-то мыльной опере! И насколько все иначе, если самажизнь вдруг становится оперой».
Катя протяжно вздохнула и, заметив направляющегося к нейВильяма, выдавила из себя улыбку.
В саду зазвучал голос француженки Мирей Матье и парысоединились в вальсе.
Молодой человек протянул руку.
— Простишь мне мой каприз?
Ей вовсе не хотелось с ним ссориться, особенно в такуюпрекрасную ночь, наполненную запахом трав и сладких цветов.
— Конечно. — Девушка последовала за ним на каменнуюплощадку, освещенную ясным глазом луны с кровавым отблеском на нижнем веке.
И вновь Катю пронзило чувство дежа-вю, где-то она все этоуже видела...
Кружа ее в вальсе, Вильям сказал:
— Всего-то наш второй танец.
«И правда, — изумленно подумала она. — Как же так вышло?»Казалось, они знали друг друга так давно, столь многое их связывало, а за всеэто время им удалось лишь раз потанцевать.
С Лайонелом она много танцевала... А ведь первый танец онбессовестно украл у брата на Рождественском балу, изумив всех, и разозливАнжелику своим оригинальным выбором партнерши.
Катя потупилась. Изумрудные глаза смотрели на нее снежностью, рука обвивала за талию легко и осторожно, точно боясь сделатьбольно. Вторую ее руку Вильям держал бережно, как будто ему вверили нечто оченьхрупкое. И так во всем, он обращался с ней, точно она была соткана из воздуха.Ей это льстило, ее это утешало в тяжелые времена, когда хотелось кинуться вчьи-то объятия в поисках сочувствия и понимания. Совсем иначе держался с нейЛайонел. В танце прижимал к себе так крепко, что дыхание перехватывало, целовалскорее страстно, чем нежно, и смотрел на нее с легкой насмешкой. Для него онаоставалась маленькой и глупенькой, он редко, как ей казалось, воспринимал еесерьезно. А она действительно, видно, глупая, потому что отдала бы все насвете, посмотри он на нее хоть раз как смотрел Вильям. Не могла она оценить то,чем уже владела, ее манила одна-единственная вершина — непокоренная, и оттоготакая желанная.
