После обеда Андрей и Митя отошли покурить и понежиться на солнышке. За углом церкви, в узкой лазейке между стеной и оградой последний почерневший снег ждал своего конца. Отсюда было хорошо видно, как на территории монастыря шла безостановочная работа. Подъезжали, разгружались и тут же отъезжали самосвалы, там трудились каменщики, тут – маляры, бригада из пяти человек подготавливала газон, а вокруг него устанавливали фонарные столбы. Дел предстояло ещё много. Монастырь преображался на глазах. Никакой ударной комсомольской стройке такие темпы не снились.
– Наконец что-то полезное в жизни сделаю, – жмурясь от света, хмыкнул Митя.
– Для кого полезное? – не понял Андрей.
– Для людей. Хотя бы вот для этих, – Митя кивнул в сторону тех, кто копал и разгружал. – Они верующие, и этот храм для них.
– А помнится, ты против веры выступал – она отучает людей думать.
– Отучает. Вера исключает мысль.
– Уж больно ты категоричен, – спокойно возразил Андрей. – Различия есть, они принципиальные, но не такие простые. Смотри сам. Учёные создают модели разных кусочков природы. Формула, текст, чертёж – это всё модели, то есть наши представления об изучаемых свойствах объекта. Обрати внимание: представления. Они полны неточностей, ошибок, но они вписываются в известные факты. Религия тоже создаёт модели: модель идеальной среды обитания, модель торжества справедливости… Разница в том, что наука опирается на доступные факты, она свои модели подправляет, а то и меняет на новые. А религия опирается на слова, которые то ли правда, то ли фантазия какая-то… Но неточны и ошибочны что те, что эти модели. По-моему, различие вот в чём: церковные модели – это догма, иначе и быть не может, ведь подтверждающие их чудеса каждый день не случаются. Не зря кто-то сказал: «Если Бог существует, то почему это так неочевидно?»
– Знаешь ли, и в науке не каждая модель ежедневно находит подтверждение. А что касается моделей… Есть ещё одно важное различие. Церковь-то считает, что её модели – это истина в последней инстанции, поэтому, кстати, они и являются догмой. А наука беспрерывно больна сомнениями, чем она и мила моему сердцу. Наука – это не тупик, дверь вперёд всегда открыта.
– Ой, и в науке полно тех, кто считает, что каждое последнее достижение является истиной, – заметил Андрей.
– Ну, лицо науки всё-таки не дураки определяют. Я вот о другом хотел… Я заметил, что верующие более спокойны, более миролюбивы, ни на кого не кидаются, как мы. Хотел бы я влезть в шкуру верующего человека, чтобы понять. Твой гальванщик верующий? Я заметил, он, чуть что – крестное знамение на себя…
– Верить и креститься – не одно и то же, – ответил Андрей. – Это раз. И два: люди в большинстве… а может, и все поголовно верят не в Бога, а в… идею, что есть кто-то, кто о них позаботится. В идею бога. Бог непознаваем, сложен… А человеку нужны защита, внимание к себе. В общем, каждый хочет верить, что справедливость где-то существует, что его грешного, сирого и убогого кто-то любит и защитит, и спасёт. Вот во что люди верят.
Справа от иконостаса находилась маленькая дверца. Андрей сказал, что она называется «Царские врата». И они с разрешения мастера по очереди украсили басмой боковые стойки этих врат – Андрей левую, Митя правую. Чтобы осталась память.
Разговоры, разговоры, разговоры… На Урале, куда Митя ездил два сезона подряд, люди тоже расшевелились. К москвичам подходили с вопросом: «Как там у вас?» Происходящее нравилось не всем – мелькали злые и испуганные лица, слышались раздражённые слова. Это те, кто любил тепло слежавшегося, прелого, а тут пахнуло свежим. Пахнуло так, что пролилась кровь. Не выдержали люди, не выдержала Природа.
Началось страшным Спитакским землетрясением. На улицы Тбилиси вышли люди. А дальше события стали накатываться, как морские валы на берег. Коммунистическая партия быстро теряла доверие населения. По правде сказать, потеряла она его намного раньше, а теперь народ просто перестал это скрывать. Первые свободные выборы это и показали. В магазинах катастрофически пустели полки. Общество политизировалось всё сильней и сильней. Из последних сил газеты тянули старое, но их уже перекрикивали: «Поставить вопрос о шестой статье Конституции!» – Это о чём? – Кажется, это статья о монополии партии на власть – А-а, ясно – «Имперский дух…», «Кардинальная реформа политической системы…» – Ну это понятно – «Межрегиональная депутатская группа…» – А это кто такие? Эй, кто мне объяснит, что это за группа?!
Люди ни к чему не приближённые наполнялись радостным возбуждением. Ещё бы – после скучной дремоты сразу столько событий! Можно и новостями обменяться, и прогнозы строить. Люди, приближённые к власти, или, поскольку партбилет лежал у них в кармане, считавшие себя в ответе за всё и за всех, ходили озабоченные и молчаливые. Многие, очень многие, сидя на диване, приветствовали надвигающиеся перемены, были к ним готовы, оставаясь в уверенности, что они пройдут спокойно и их диванного благополучия не затронут.
В стране творилась история. Что-то двигалось, металось, мельтешило. И Мите тоже захотелось что-нибудь делать. Не стоять часами на митингах, не ввязываться в полемику на улицах, а делать что-нибудь полезное. На работе коллеги только молотили языками. Молотили и те, кто хотел перемен, и те, кто был против. Хотя Лена живо интересовалась всем, что происходило в стране, а что было непонятно спрашивала у Мити, хозяйство для неё оставалось на первом месте. Пустые магазины – это серьёзно, а борьба с коммунистическим чучелом – это так, любопытный спектакль, не более. Хозяйственных трудностей с каждым днём становилось всё больше, и Митины женщины от них уставали.
Всегда, сколько Митя себя помнил, в магазинах ничего просто так не продавалось – требовалось выстоять очередь. Сперва в кассу, потом к прилавку. Обычное дело, как и скандалы, если кто-то пытался пролезть незаконно первым. Но то, что творилось теперь… Очереди удлинились в десятки раз. За колбасой, книгами, вином, подпиской на газеты выстраивались такие «хвосты», каких не видели кинотеатры «Ударник» и «Россия» в дни международного кинофестиваля. Многие нужные товары – мыло, сигареты продавались по специальным талонам. С талонами тоже приходилось часами стоять в очереди.
В институте вдруг вспомнили, что недоштудировали знаменитую статью «Государство и революция». Надо же хоть как-то отвлечь внимание малограмотных учёных. Но вокруг уже всё трещало и рушилось. Трещала сама непогрешимая партия. Литовские коммунисты вышли из состава КПСС. Одуреть можно! Неожиданно оказалось, что давным-давно горит пожар, а никто не замечает. Пламя так разгулялось, что всё шаткое здание лагеря стран народной демократии, державшееся на советских штыках, обвалилось, подняв сноп искр и салют радостных возгласов. Чехи, немцы, болгары, румыны, не сговариваясь, стряхивали с себя паразитический режим. В Румынии стряхнули так кроваво, что у руководящей верхушки в Митиной стране по спине побежали мурашки. Трагедией прозвучало название «Карабах». Крови становилось всё больше. К концу года страна грохотала, как пустая телега по булыжной мостовой. Грохот создавали тысячи мнений на разные голоса. В почтовых ящиках обнаруживались листовки с призывами двигаться в самых разных направлениях. Выпучив глаза, Митя читал фразы, которые он не слышал даже в квартире бабы Веры. А сейчас – грубая бумага, некачественная печать, но какие слова! «Избавиться от веры в то, что по заранее намеченному плану можно построить идеальное человеческое общество». Сколько лет понадобилось, чтобы дойти до этой простой мысли. «Научные доктрины Маркса-Энгельса не выдержали испытание временем». А сколько времени потрачено на их зубрёжку! «Конец эпохи КПСС», «Перестройка здания социализма невозможна». Да какое там здание?! Покосившийся сгнивший барак посреди Западно-Сибирской тайги больше походил на здание. Тут Митя рассуждал, как вульгарный обыватель: раз в магазинах товаров нет, значит, и социализма нет. А к Новому году уже не было ничего. Дефицитом стала даже мелочь: чашки-ложки, носки, лезвия для бритв.
