Соня дрогнула и все равно не ответила. Кузьма решил дождаться.
Дождался. Соня пошевелилась и вытащила из-под одеяла левую руку, растопырила пальцы и поднесла к его лицу. Он не понял и на всякий случай поцеловал каждый палец. Соня отняла руку и села. Она сама стала рассматривать пальцы и вдруг заплакала. Она всхлипывала, а Кузьма смотрел на ее трясущиеся плечи. Он сел рядом, обнял, попытался повернуть к себе ее мокрое лицо…
– Что? Что? Что?.. – спрашивал он.
– Мои мозо-оли!.. – в голос заревела Соня. – Они про-хооо-дят! Смооо-триии…
Он взял ее руку, повернул мокрой соленой ладошкой к себе, притянул поближе к глазам. Глянцевые, темные и глубокие шрамы на подушечках ее пальцев набухли и побелели… Он не сразу, но понял.
– Это из-за вчерашнего, из-за горячей газировки… Они распарились. Ну что ты ревешь! Это же только мозоли! А музыка твоя – с тобой!..
Соня отняла руку и замотала головою:
– Нет! Мууузыка – на кончиках пальцеф!
Слезы еще текли, но реветь в голос она перестала. Заикаться стала.
– М-музыка – ф н-них, в п-подушечках, на лефой руке должны быть м-мозоли от струн! Там м-музыка!
Кузьма схватил ее в охапку и поволок в ванну. Полез с нею вместе под душ, горячий-холодный, горячий-холодный. Выключил. Вытер сначала ее, потом себя.
Все утро после душа они говорили о том, как будут жить. Они ругались, мирились, целовались и снова ругались. Потом захотели есть и спустились вниз. В ресторане заканчивали завтракать незнакомые господа, оказывается, нагрянул целый автобус постояльцев. Кузьма и Соня молча выпили кофе с молоком и с круассанами, не наелись, но успокоились. На веранде появился знакомый усатый человек в белой курточке и белых перчатках.
– Привет, батоно Малхаз! – обрадовался Кузьма. – Наших не видели?
– Видел. Завтракали. Потом ушли в город, все трое. – Малхаз улыбнулся Соне. – Сегодня у нас полный шведский стол, есть что покушать. Посмотри, дорогая! Выбирай, что хочешь!
В углу веранды действительно стояли судки с горячим, блюда с салатами и с холодными закусками. Кузьма и Соня пошли выбирать. Он нашел жареную картошку с курицей и в качестве соуса от шеф-повара Малхаза ткемали. А Соня выбрала шпроты и тертую морковку со сметаной.
Ели молча, поглядывая друг на друга.
«Как же мы жить-то будем? – думал Кузьма. Думал и думал, пока очень вразумительно и окончательно сам себе не ответил: – Будем!»
В полдень Василий пошел искать Кузьму с Соней и нашел их в саду, они качались на качелях, уместившись рядышком на старой и толстой доске. Кузьма отталкивался длинными ногами, качели скрипели и уносили парочку в небеса.
– Надо же, помирились, – сказал Блюхер.
– Мы не ссорились, – ответил Кузьма из поднебесья и пролетел мимо Васи в другое поднебесье.
– Может, и не ссорились, но ругались на весь этаж, – вмешался с балкона Вольф. – Я слышал…
Когда качели взмыли вверх, так что Кузьма с Соней оказались напротив балкона, Вольф сказал:
– Соня, я тебя жду…
Он дождался нового взлета, чтобы спросить:
– Придешь?
Соня тут же затормозила полет качелей и убежала к Вольфу, не оглянувшись. Кузьма проводил ее задумчивым взглядом и спросил Васю:
– Куда с Вольфом ходили?
– Так, по магазинчикам… Слушай, я у Кафтанова отпросился на эти дни. Но восьмого улетаю в командировку, к Скринскому в Академгородок. Надо посмотреть, что у них нового с Гридом… Кульбер утром звонил. Я, кстати, позвал его в Лозанну на вечер Вольфа. И Кайо, возможно, придет.
Чанов молчал. Он смотрел на озеро, искал лебедей и не находил. Василий проследил его взгляд.
– Лебедей ищешь? Говорят, в середине января ожидается минус десять. Озеро может замерзнуть.
– Так вот почему лебеди собрались у Женевы в стаю… общий слет перед разлукой. Всем пора улетать…
Он посмотрел на Блюхера. Василий не ответил.
Кузьма вернулся в номер и застал Соню сидящей на кровати, поджав ноги и с головой, укутанной покрывалом, только глаза, как два зверька, выглядывали. Она дрожала.
– Соня, что?!
– Иди сюда. Мне холодно.
– Господи!
Кузьма забрался к ней под покрывало и обнял.
– Ну, говори!..
И она зашептала:
– Фольф попросил меня отдать почистить пальто и пиджак. Я отнесла горничной. А потом… Он сказал, что сегодня на фечере я сыграю «Элегию» Массне. Как Брамса в Москве!..
– Ну вот, ты же хотела, чтоб мозоли не прошли… Чего ж ты дрожишь? – Вдруг Кузьма догадался: – Боишься, что снова ап-пизоришься…
– Да!
– А виолончель где возьмут?
– Там будет. Чужая!
– Ты не опозоришься.
– Да?
– Ведь тогда в Москве меня с тобой не было. И Вольф тебя не знал. А теперь он все знает. И если он не боится, значит – не опозоришься.
– Думаешь?
– Знаю. А ты подумай, в чем выступать будешь. Может, что-то купить надо. Собирайся-ка, пойдем в магазин.
– Дейстфительно…
Соня вылезла из-под покрывала и стала собираться в магазин.
Перед отъездом в Лозанну Вольф успел поспать и вышел из номера прямо к отъезду, собранный и сосредоточенный. На нем были надеты черные джинсы, белая полотняная, сегодня купленная, рубашка, старый и породистый твидовый пиджак, сегодня почищенный. Он заглянул в номер к Асланяну и спросил:
– Паша, все готово?
Паша выкатил в коридор телегу, в которой кроме пачек «Розовощекого павлина» лежали нарядно упакованные сверточки.
Блюхер в компьютере отыскал по адресу дом Вольфовой тетки и прочертил маршрут. Ехать было минут двадцать от силы. Все спустились к «Ниссану» и отправились в гости, на сочельник.
Сочельник
Тетке было восемьдесят три, и ее звали тетя Надя – для всех русских. Иностранцам разрешалось обращаться к ней мадам Штейнберг или просто баронесса. Иностранцев пока не было. Она встретила Вольфа и его друзей в просторной прихожей небольшого двухэтажного, хорошо пожившего дома. Со всеми познакомилась и поздоровалась, Вольфа расцеловала и увела. С гостями остался ее сын Генрих, застенчивый пятидесятилетний человек, и экономка тети Нади тетя Вера.
Соня пошепталась с нею и отправилась готовиться к выступлению.
Генрих отвел мужчин в гостиную и предложил виски со льдом. «Ух ты!» – подумал Паша, снова очутившись в Серебряном веке и опустившись в глубокое, на этот раз резное, крытое гобеленом кресло. Он потягивал виски, сосал кубики льда и слушал, как Генрих рассказывает о баронах Штейнбергах и о многочисленной русской родне матери, урожденной Мусатовой.
