— Ни к кому. У меня никого нет.
— Нельзя жить в одиночестве, — говорит хиппи. — Бог одарил меня своей милостью, когда мне было восемнадцать лет. Бог — это мир.
Анук задумалась. Она совсем не против того, чтобы в такой для нее напряженный момент жизни обратиться за помощью к Богу. Но где? Опуститься на колени на ступеньке мемориального комплекса? Как здесь просить о помощи?
Хиппи смотрит на нее и говорит:
— Вы ждете человека, которого любите?
— Да.
— А если он не придет…
— Он придет…
Из подъехавших автобусов высыпали немецкие туристы. Послышалась отрывистая немецкая речь.
— Я не знаю ни одного иностранного языка, — говорит хиппи. — Я не получил образования. Я бедный и счастливый человек. В Америке живет много хороших людей. Тот, кого вы ждете, он француз или американец?
— Американец, — отвечает она.
— И он сказал вам, что придет?
— Да.
Она испытывает такую боль, что, кажется, не может пошевелиться. Она пробует топнуть ногой. «Надо же, я еще могу двигаться», — думает она.
— Он должен прийти, — говорит хиппи. — Если только вы не причинили ему зло… Мы, американцы, легкоранимые люди. Нам часто причиняли зло.
— Оставьте меня в покое! — восклицает она. — Неужели вы собираетесь просидеть здесь весь день?
— А вы собираетесь ждать весь день?
Своим вопросом она выдала себя с головой. Ей ничего не остается делать, как ждать.
«Бог не забирает меня к себе, — говорил дед. — Я слишком неугоден ему».
Позднее, во время бесконечных ночных бдений в Довиле: «Я хотел бы быть добрым, богобоязненным, добродетельным и честным человеком, хи… хи… хи… (он еще и рассмеялся). Я был бы не прав; все смеялись бы надо мной».
— Дедушка…
— Да.
— Твой язвительный склад ума разбивает все мои иллюзии…
— Ты упрекаешь меня за то, что я учу тебя уму-разуму?
— Дед, с чем же ты оставляешь меня? Ты уверен, что ты — не дьявол во плоти?
— Бог его знает, — ответил дед и рассмеялся. — Я смеюсь, — сказал дед, — потому что ты говоришь глупости. И еще потому, что мне страшно.
Немного времени спустя старик произнес с необычной нежностью: «Тебе останется обрести чистоту; понять, что такое невинность; и встретить, наконец, настоящую любовь… Возможно, ты будешь всю жизнь искать ее…»
— У вас есть мать? — спрашивает хиппи.
Она поворачивает к доброму бородачу свое воспаленное от солнца и слез лицо.
— Да, но она ничего не поймет.
— А ваш отец…
— Еще меньше.
— А есть кто-нибудь еще? Совсем никого?
Она опускает голову.
— Нет.
Она протягивает руку хиппи…
— Пожалуйста, дайте мне попить…
Вода стекает по шее ей на грудь. Немного свежести.
Роберт должен уже найти ее записку. Безукоризненно пунктуальный и бесчувственный человек, он уже сидит на совещании. Работа прежде всего.
Американец все больше уходит в прошлое, и встреча с ним уже кажется ей нереальной. Анук хотелось бы кричать во весь голос, бежать со всех ног звонить в Аннаполис. Но это невозможно. Если бы только приехал Стив…
— Мы хотели уехать на Средний Запад, — говорит она хиппи. — Жить вдали от городов. Мы выступаем против насилия.
— Я увидел татуировку на вашей шее, — говорит хиппи. — Не думаю, что надо делать себе подобное украшение, чтобы продемонстрировать всем свои взгляды.
«Стив, моя единственная любовь, прости меня; я говорю о тебе так, словно имею на это право. Я говорю “мы”, “любовь моя”, чтобы ощутить рядом твое дыхание».
Она говорит о нем с хиппи. О той пустоте, которая окружает его. О постоянном желании свести счеты с жизнью. «Я похож на скупого рыцаря, у которого смерть — его единственный и главный капитал. Я — богач, поскольку не цепляюсь за жизнь».
Анук соглашается взять у хиппи кусочек хлеба. Солнце на небе делает свой неумолимый круг. В какой-то момент на верхнюю площадку мемориального комплекса по белым мраморным ступеням поднимается полицейский. Он обращается к ней:
— Мадемуазель, вам следует возвращаться домой…
— Она живет в отеле «Космос», — говорит хиппи.
И неожиданно добавляет:
— Славная девчонка…
«Славная девчонка, я — славная девчонка».
Ступеньки с первой до двадцать третьей. Еще три. Затем восемь. Тротуар.
Хиппи передает ей чемодан. В перламутровых сумерках полицейский проходит на середину шоссе, чтобы остановить такси.
Машина останавливается, и полицейский говорит водителю:
— В отель «Космос»…
Шофер выходит из такси и ставит чемодан в багажник. Хиппи стоит на тротуаре в багровых лучах заходящего солнца. Он поднимает левую руку, чтобы двумя сложенными вместе пальцами перекрестить ее на прощание.
Анук оборачивается. Она смотрит в заднее окно машины. Ей кажется, что белоснежный монумент в рыжих сумерках оторвался от земли и парит в воздухе, а последние лучи солнца образовали нимб над головой благословляющего ее длинноволосого незнакомца.
Для нее было бы легче спуститься в ад, чем вернуться в отель. Тени прошлого обступили Анук тесным кругом. Если Роберт не проявит к ней снисходительности и не захочет держать язык за зубами, то отец от злорадства будет хлопать себя руками по ляжкам. Каждый день он будет доводить ее до белого каления: «Твой американец оставил тебя с носом. И таким банальным образом!»
Такси останавливается у отеля. Портье открывает дверцу машины. Анук расплачивается. Она не успевает произнести и слова, как служащий отеля подхватывает ее чемодан.
Пересечь гостиничный холл в столь неприглядном виде, в каком она сейчас находится, — мокрая от пота, с залитым слезами лицом. Это просто фантастика, сколько воды содержится в человеческом теле! Проливать слезы весь день, всю ночь, всю жизнь!
Тихая улочка в Аннаполисе, где ты?
В холле никто не обращает на нее внимания. И только у лифта она замечает, что забыла свои босоножки на одной из ступенек монумента. Никому нет до нее дела; с разбитым сердцем, в мокрой от слез блузке, растрепанная и босая, кому она здесь нужна?
Войдя в номер, служащий отеля включает телевизор: индеец скачет на лошади во весь опор с криком «А-а-а-а-а» за белым, с которого намеревается снять скальп.
Чаевые служащему. «Неужели он не видит, что я босая?» Реклама. «Лучший лосьон, если у вас выпадают волосы…» Какой-то тип с идиотским видом протягивает зрителям флакон, пока на экране не появится скальп белого, снятый крупным планом.
