— Сашка! Чего смеешься? Не веришь, что я еще на что-то гожий? Да ты пойми, дружбан, если б Наташка не была дурой, а послушала тебя и меня, у нас теперь малыш бы бегал. Ты был прав, клин клином нужно вышибать, а смерть — рожденьем нового человека. Но почему ты сам так не сделал? Развелся с бабой, ну и хрен с ней! В городе таких полно!
— У меня есть сын! А жена тоже имеется. Мы с нею хорошо ладим. И понимаем друг друга без лишних слов. Я на свою жизнь не сетую, Степа! Хотя говорят, что со стороны всегда виднее, я вовремя исправил свою ошибку, — ответил Порва.
— Ты со своей не записался? — спросил Кузьмич.
— А что она гарантирует, та регистрация? Коль жить по-человечьи, так и без нее завсегда обходились. Если ж все с наскоку, и регистрация не удержит. Вон мы со старухой тридцать годов в гражданских связях состояли. И нынче не записались бы, если б не эта квартира. Свой дом под снос ушел. А в новую уже документы стребовали, кем мне бабка приходится. Полюбовницей старуху обозвали. Она дня три ревела от обиды. Ну, отвел я ее в ЗАГС, а там бабы хохочут. Мол, опомнился старый козел. Теперь-то к чему роспись? Пришлось объяснять. Нас записали. Ничего не поменялось с того дня. В гражданском браке был я навроде женатого холостяка. Таким и нынче остался, потому что хочь и старый, но мужик. И верх над собой взять не дозволю, — задрал бороду старый дворник.
— По сути все так живем. Вот в нашем микрорайоне на пальцах одной руки можно посчитать, кто с женой с первого брака живет!
— Ну, хотя бы я! — подал голос Марат Агванян.
Все мужики двора громко расхохотались, вспомнив прошлое человека. Тот уже сам забывать стал, а люди помнили…
— У тебя на голове и других местах волосьев столько не наберется, сколько баб сменил, — заметил Кузьмич.
— Это верно! Любой компьютер заглючило б, — поддержал Свиридов.
— А разве с добра? Вот ты, Женька, навроде смирно с бабой живешь. А на выходные на рыбалку убегаешь с подругой. Видел я, как сажаешь ее в машину на перекрестке.
— Да нет же! Попросила подвезти! — отнекивался человек.
— Вот кайфовая попутчица! Влезла в машину, враз поцеловала и в обрат с тобой воротилась. Ты не красней, и мы по молодости подвозили, только на трамваях, на великах и пешком. Не в том суть. Мужская природа всегда свое возьмет. И никуда от нее не денешься. Но притом, совсем необязательно уходить из семьи, если в ней уже есть дети. Их не поделишь, с ними не разведешься. Можно много поменять, работу, жилье, машину, дачу, даже жену. Но дети и родители — навсегда!
Яшка слушал мужиков, его пока не задевали. Он считался новичком в своем дворе. Ведь вселился уже в третий дом. И мужики к нему присматривались.
…Как быстро шло время. Казалось, только вчера въехал в свою квартиру Яков, а уже прошли два года. Подрастала детвора, родившаяся уже в своем микрорайоне. Уходили из жизни старики.
Никита Попов все дольше задерживался на работе, возвращался из морга хмурый, молчаливый. У него в городе были свои друзья. Их становилось все меньше. А недавно не стало Вениамина, соседа Феди Бурьяна. Тихо ушел человек ночью. Заснул и не проснулся.
Никто не обругал человека вслед. Голосила над гробом жена. А он, ну, как на грех, не мог утешить, сказать свое коронное:
— Не вой, не изводись, вот приму пузырь своего лекарства и снова на лапы вскочу, оживу как кузнечик! Потому что, мы, мужики, все могем одолеть и никакое лихо нас не сомнет.
Умерла и Дрезина. Отказало у бабы сердце. Оно было и у нее, а потому успела попросить прощения у Толика и, уходя из жизни, назвала его сыном. Тот давно простил ее и искренне жалел покойную.
Уходили из жизни старые и молодые люди. Каждый оставил о себе какую-то память. Она распускалась цветами на клумбе, где постоянно собирались мужики. Она расцветала сиренью у подъездов, звенела в сережках подросших берез. Та память всегда оставалась во дворе, вместе с живыми.
— Яша! Ты ж куркуль, когда Юльку узаконишь, хулиган? Иль ей до стари ходить в твоих полюбовницах? Ведь сколь годов вместях живете и работаете! Нешто не жаль бабу? — пристал к человеку Кузьмич.
— Теперь уж ни к чему! Юлька не хочет.
— Пошто так?
— Для работы удобней быть на разных фамилиях. Хотя в городе каждый воробей знает, кем она мне доводится, и уже не решится обгадить мою бабу. Понимает, со мной придется иметь разборку.
В жизни этого человека тоже не обошлось без перемен. Уехала к Димке в Германию Катя. Простила мужа. Тот назвал ее своею ностальгией и развелся со второй женой, так и не сумев к ней привыкнуть.
— Не обижайся, родной мой, но там дети. А я, прежде всего, мать. Кровное из сердца не вычеркнешь. Оно всегда с нами, в самом сердце живет. Я знала, что меня позовут и ждала. Я так устала быть семейной холостячкой. Мужчинам в этом случае проще, но не легче, когда-то и ты устанешь, захочешь тепла… Не упускай время. И не тяни. Одно скажу честно,
С Юлей тебе повезло. Она не Лелька. Кстати, ты не звонишь ей?
— Нет, Катюша. Она умерла еще в прошлом месяце. Со своим дружком каталась на яхте. Ушли далеко от берега, оба выпили крепко. Пока спасатели заметили, что яхта лежит на боку, было уже поздно, спасать стало некого. Их вынесло на берег через три дня. Лилия сказала, что Лелька в последнее время предчувствовала смерть. И все хотела попросить прощенья…
— У кого?
— У меня. Значит, что-то дошло, но слишком поздно. И я устал ждать, когда меня позовут…
