Л. Л. Толстой «Опыт моей жизни»
Маменькин сынок
До сих пор непонятна роль, которую сыграл Лев Львович в семейном конфликте лета-осени 1910 года, который завершился бегством отца из Ясной Поляны и смертью в Астапове. Известно только, что, отправляясь к родителям тем летом, он ничего не знал о тайном завещании, уже подписанном осенью 1909 года в Крекшино за спиной Софьи Андреевны, находившейся там же. Он плохо представлял себе подлинную расстановку сил в этом конфликте и даже не знал состава всех его участников. Он понимал, что в любом споре между отцом и матерью сестра Саша будет на стороне отца. Но он не был в курсе того, что Саша находится в прямом заговоре с Чертковым и его «командой» против своей матери и братьев, то есть и его, Льва Львовича – тоже. Вклинившись в этот конфликт, Лев Львович действовал «вслепую», и это многое объясняет и оправдывает в его поведении.
Был ли он вообще осведомлен об этом конфликте накануне приезда? «Вероятно, кто-то из родных сообщил Л. Л. Толстому о тяжелейшей ситуации в семье, вызванной приступами истерии у С. А. Толстой», – считает Валерия Абросимова. 29 июня 1910 года из Петербурга в Ясную пришла его телеграмма: «Телеграфируйте Северную гостиницу здоровье мама́ вышлите <экипаж> пятницу Ясенки скорому». Но о ненормальном психическом состоянии Софьи Андреевны было известно давно, еще со смерти Ванечки в 1895 году. А вот знал ли сын, что приступы истерии были вызваны ссорой матери с отцом из-за Черткова?
В «Опыте моей жизни» он утверждает, что накануне приезда ни о чем не знал. «Но то, что я нашел там, ввергло меня в великое недоумение и грусть…»
2 июля Софья Андреевна записывает в дневнике: «К обеду приехал сын Лёва, оживленный и радостный. Ему приятно быть опять в России, в Ясной Поляне и видеть нас». По-видимому, приезд сына стал для нее самой неожиданностью. Это говорит о том, что не она вызвала его в Ясную. Не могла этого сделать и сестра Саша. Тем более этого не мог сделать отец, буквально через день после приезда сына написавший о нем в дневнике: «Приехал Лёва. Небольшой числитель, а знаменатель оо». Вероятнее всего, это сделал кто-то из братьев или сестра Татьяна. Они были заняты своими делами и не принимали прямого участия в родительском конфликте. В результате между отцом и матерью оказались Саша и Лёва. Но это был самый плохой из возможных вариантов, потому что Саша в то время была последовательницей отца и противницей матери, а ее брат был убежденным противником идей отца и всей душой разделял позицию матери. Поэтому к родительскому конфликту добавилась еще и «война детей».
Возможно, Софья Андреевна сразу рассказала сыну о своем разговоре с Чертковым, который состоялся накануне приезда Лёвы. В 1910 году Черткову все-таки разрешили жить в Тульской губернии вместе с матерью, женой и сыном. И он немедленно начал строительство большого удобного каменного дома в Телятинках близ Ясной Поляны. Чертков заявил жене Толстого, что теперь он является его «духовным духовником» и что Софья Андреевна должна с этим смириться. Еще он сказал, что если бы он хотел «напакостить» семье Толстых, то сделал бы это давно, ибо все дневники Толстого с 1900 года хранились у него, и если он не сделал этого, то это лучшее доказательство его любви к Толстому. Общение между Чертковым и женой Толстого с определенного момента стало бессмысленным, как, впрочем, и ее разговоры с собственным мужем. Больное сознание Софьи Андреевны реагировало не на смыслы фраз, а на отдельные слова, и в данном случае она приняла во внимание слово – «напакостить». Чертков задался целью «напакостить» ей и семье – вот что она поняла! Впрочем, она была не далека от истины.
Лев Львович не сразу оценил весь трагизм сложившейся ситуации. Еще 4 июля он продолжал смотреть на отца как на возможную модель для новой скульптурной работы. «Лёва сегодня говорил, что вчера он случайно подстерег на лице Льва Николаевича такое прекрасное выражение человека не от мира сего, что он был поражен и желал бы его уловить для скульптуры», – пишет Софья Андреевна. Но в поздних воспоминаниях сын по-другому трактовал «прекрасное выражение»: «Отец потерял память». Кроме того, даже еще не читая записей о себе в дневнике отца, он понял, что отец недоволен его приездом. Лев Львович воспринял это по-своему. Увы, весьма грубо. «Отец ослабел телесно, умственно и духовно. Мозг его больше не работал нормально, кровообращение становилось трудным и по временам он из последних сил боролся со своими недугами, чтобы как-нибудь продлить жизнь».
Еще он решил, что отец, как ребенок, находится в полной власти Черткова. «Он всю жизнь легко поддавался влияниям, не имея критического чутья, а теперь, больной, впавший в детство, потерявший память, как он сам признается в дневнике, он окончательно поддался Черткову…»
Между Львом Львовичем и Чертковым состоялся тяжелый разговор. Бывшие товарищи смотрели друг на друга врагами.
«6 июля вечером я позвал его в свою комнату и сказал ему, что, так как его присутствие в нашем доме мучительно для родителей, я просил бы его прекратить свои посещения. Сначала, удивленный, он не знал, что возразить. Но потом вдруг рассердился и стал говорить мне дерзости.
– Ты же сам останешься в дураках! – крикнул он мне со злой усмешкой.
Я спокойно еще раз просил его перестать ездить в дом.
– Хорошо, но ты же сам останешься в дураках, – повторил он, глупо смеясь…
Тогда и я серьезно рассердился на него, как это бывает со мной нечасто. Я стал кричать и готов был силой вытолкать его из комнаты и из дома.
– Идиот! – кричал я ему. – Все знают, что ты дурак и идиот! Оставь меня сию же минуту».
На следующий день он извинился перед Чертковым и просил его поговорить и помириться с Софьей Андреевной. Поначалу он видел свою роль в доме родителей как миротворческую. Бесконечно жалея мать, он понимал, что и отцу не сладко под ее натиском. Софья Андреевна категорически требовала отдать ей поздние дневники Льва Николаевича, но это было единственное требование, с которым он категорически не соглашался, подозревая, что, пройдя через ее руки, они подвергнутся серьезной «цензуре». Со своей стороны Софья Андреевна подозревала, что именно в дневниках мужа находится текст его завещания или хотя бы информация о нем.
«В те дни, когда вся эта грязь происходила кругом меня, я жил в Ясной Поляне и лепил бюст матери, не желая вникать в происходящее и не понимая хорошенько всей той таинственности, которой была окружена жизнь отца…»
Одновременно с работой над бюстом матери он вновь лепил своего отца. И – вновь потерпел неудачу! А вот бюст матери получился хорошим. Его хвалил отец, и он до сих пор находится в Ясной Поляне.
