– А… а сэр Аллин уже сообщил вам, что я встретился с самим Терентом Равинетом?
– Да, – не колеблясь ответил отец.
Эрик наконец поднял на него глаза. Неужели отец не понял? Разве он никогда не замечал сходства между Эриком и Равинетом? В душе сына вдруг робко зашевелилась надежда.
– Он рассказал вам о женщине, которую на моих глазах убил Равинет? Это была сестра Черного Донала.
Брови отца сошлись на переносице.
– Женщину? Равинет убил женщину? Нет, ничего такого он мне не говорил. А кто она такая?
В душе Эрика вновь воцарился мрак. Внутри его вдруг как будто что-то сломалось, и слезы, которые уже давно ждали своего часа, хлынули из глаз. Он яростно вытер их ладонью и откашлялся.
– Это была моя мать, – прошептал Эрик, чувствуя, что эту битву проиграл. Слезы жгли ему щеки.
Отец откинулся на спинку кресла и замер, пораженный, не сводя глаз с убитого горем сына. В комнате повисло молчание.
– Эрик… – вдруг негромко заговорил Гэрин.
– Почему ты никогда не говорил мне? – Слова эти вырвались у Эрика прежде, чем он смог сообразить, что происходит. Ему показалось, что говорит не он, а какой-то незнакомец. Отец изумленно взглянул на него. Но Эрику уже было все равно. – Почему ты никогда не говорил, что Терент Равинет – мой отец?
Сэр Гэрин вздрогнул.
– Он не твой отец! Твой единственный отец – я! Я, слышишь?
– Да, ты вырастил и воспитал меня! Ты был мне настоящим отцом, и я каждый день благодарю за это Бога, – ответил Эрик, вытирая глаза, – но жизнь мне дал именно он!
Слова эти еще не успели слететь с его губ, как Гэрин вскочил на ноги. Его могучий кулак с такой силой опустился на крышку стола, что массивная деревянная столешница жалобно застонала.
– Это я… я дал тебе жизнь! – яростно зазвучал его голос. – Равинет же дал тебе смерть! Ты едва появился на свет, а он бросил тебя в лесу, обрекая на неминуемую гибель… ты бы умер от голода, стал пищей диких зверей! Это я в тот роковой день спас тебе жизнь, и твоя мать, которая вскормила тебя своим молоком! А Равинет… Какое тебе дело до этого мерзавца?!
– Стало быть, именно поэтому ты никогда не говорил со мной о нем? – тихо спросил Эрик. Умоляющее выражение в его глазах ясно говорило о том, какой ответ он жаждет услышать. – Даже когда ты видел, как я отчаянно мечтаю услышать хоть что-нибудь о моих родителях?
– А что я мог тебе сказать? – рявкнул Гэрин. – Что ублюдок, породивший тебя, негодяй из негодяев во всей Англии? Да, я знал, что своим появлением на свет ты обязан Равинету, но, бросив тебя умирать, он оборвал все связи между ним и тобой! Клянусь, я даже никогда не думал о нем как о твоем отце! И мое молчание, Эрик, поверь, не было ложью. По воле Господа ты стал мне сыном, мне и твоей матери. Это он дал нам тебя, как дал Джеймса и Жофре, Алерика и Лилиор! Равинет не имеет никаких прав на тебя ни по Божьему закону, ни по человеческому! Ты наш, ты принадлежишь только нам, мне и твоей матери! Говорю тебе, сын… нет, клянусь тебе, попадись он мне на глаза хоть один-единственный раз за все эти годы, и я убил бы его, убил бы собственными руками, как паршивого пса! И не за то, что он есть, а за то, что он посмел сделать с тобой, моим сыном! И ни одно живое существо на свете не посмело бы осудить меня!
Неистовый гнев отца немного смягчил мучительную боль, сжимавшую сердце Эрика. И все же было еще кое-что, не дававшее ему покоя.
– Но я… я так похож на него. Я смотрел на него и видел собственное лицо.
Гэрин видел, какое страдание плескалось в потемневших глазах сына, и ярость его вмиг улетучилась. Он снова сел и, подперев голову обеими руками, взглянул Эрику прямо в глаза. Теперь голос его звучал с ласковой твердостью:
– Эрик, Равинет сеял свое семя случайно, как животное, и ты для него не больше чем один из многих несчастных, обреченных им на смерть. Негодяй обесчестил бедную девушку, и этот миг, когда он пролил свое семя, – единственное, что связывало вас. Жаль, конечно, что ты унаследовал его облик, но ведь даже олененок рождается того же цвета, что и его отец. Вот все, что соединяет вас… такая малость… не знаю, стоит ли даже думать об этом! Да, верно, ты и в самом деле очень похож на него, но если Равинетом всегда правило зло, то в твоем характере я с детства видел лишь доброту и благородство. Поэтому, сынок, никто никогда не сможет назвать тебя его сыном. Нет, ты наш с матерью! Да разве ты не слышал, как она говорила, что ты, с твоей смуглой кожей и темными волосами, больше других детей похож на нее? За все эти годы она и сама искренне поверила в свое утверждение, будто и вправду произвела тебя на свет. Если ты вдруг начнешь все отрицать, это разобьет ей сердце! В ее словах кроется нечто куда более драгоценное, сынок, чем все то, что досталось тебе в наследство от Равинета.
– Разве никто никогда не подозревал, что я его сын? – с надеждой спросил Эрик.
Гэрин покачал головой:
– Ни одна душа, клянусь тебе! Может, кому-нибудь это и приходило в голову, ручаться не могу. Но никто никогда даже словом не обмолвился об этом ни при мне, ни при твоей матери. Да разве кто-нибудь когда-то относился к тебе иначе, как к нашему сыну? Вспомни, Эрик! Разве кто-то относился к тебе не так, как к Алерику или Жофре? Или Джеймсу?
– Нет, – признался Эрик.
– И все же что-то грызет твою душу, – сказал Гэрин. – Как же все-таки Равинету удалось лишить тебя покоя?
– Он сказал, что ты просто терпел меня… вначале взял меня в дом как игрушку, желая унизить его самого, а потом держал у себя все эти годы, забавляясь в душе: еще бы, сына Равинета все считали твоим собственным. По его словам, ты не мог не знать, кто мой настоящий отец, но молчал… Молчал, потому что мог унизить его, превратив его сына в дрессированную обезьяну, в шута, в слугу! А сам в душе смеялся над ним! И над моей искренней преданностью и любовью. – Эрик украдкой бросил взгляд на отца. – Я не поверил ему, не поверил ни единому его слову. Слишком часто я ощущал твою любовь, чтобы поверить этому негодяю. Ты всегда растил меня как собственного сына. Клянусь всем, что для меня свято, – я ни на секунду не усомнился в тебе. Но вот что не дает мне покоя… Почему ты все же не рассказал мне об этом давным-давно? Почему, отец?
Глаза Гэрина сузились.
– Он называл тебя своим сыном, Эрик? Он говорил, что ты его сын? Скажи мне!
Никогда прежде Эрику не доводилось видеть такого выражения на обычно невозмутимом лице отца.
– Да, – тихо ответил он.
Дыхание со свистом вырвалось из груди Гэрина. Он ждал этих слов долгие годы, с того самого дня, когда подобрал в лесу брошенного голодного младенца.
И теперь лицо его прояснилось, будто гора свалилась с плеч. Теперь он знал, как ему следует поступить. Он сделает это немедленно, сегодня же. Но прежде чем он выполнит свой долг, надо облегчить душу сыну.
