Помолчав, он заявил:
– Я собираюсь поститься до смерти, чтобы познать Бога.
– Хорошая мысль, – ответил М., забавляясь запальчивостью юноши, – во славу Бога все можно сделать.
Нарен. А что, если я не совладаю с голодом?
М. Тогда поешь и снова начинай поститься.
Они вместе поехали в Баранагор, где узнали, что в отсутствие Нарена из монастыря ушел Сарада Прасанна. Куда ушел – никто не знал. Нарен в раздражении заявил, что Ракхал должен был запретить ему уходить. Но Ракхал был в дакшинешварском храме, когда Сарада Прасанна уходил. Тогда Нарен набросился на Хариша:
– А ты, конечно, стоял, расставив ноги, и произносил одну из твоих знаменитых лекций? Не мог остановить его?
Хариш робко сказал, что Тарак говорил Сарада Прасан-не не уходить, но тот не послушался.
– Видишь, сколько у меня неприятностей? – обратился Нарен к М. – Я даже здесь опутан Майей. Ну кто знает, куда он девался?
Потом выяснилось, что Сарада Прасанна оставил письмо. Он написал, что пешком отправляется во Вриндаван.
«Мне здесь опасно жить. Во мне что-то меняется. Мне снились родители и другие родственники, а потом мне приснилась женщина, само воплощение Майи. Дважды, когда я вынужден был навещать домашних, я сильно страдал. Вот почему я решил, что мне лучше быть подальше. Учитель однажды сказал: твои домашние на все способны, не доверяйся им…»
К этому времени возвратился Ракхал. Узнав содержание письма Сарада, он сказал:
– Вот в чем подлинная причина его ухода. Он как-то мне говорил: «Нарен часто ходит домой, присматривает за матерью, братьями и сестрами. И занимается судебной тяжбой. Боюсь, что я последую его примеру и тоже начну ходить домой».
Нарен пристыженно молчал.
Заговорили о паломничествах. Ракхал выступал в пользу паломничества.
– Чего мы достигли, сидя здесь? – спросил он и ответил себе: – Да ничего!
– Чего мы достигнем, ходя с места на место? – возразил Нарен. – Ты всегда говоришь о постижении Бога через различение. Как будто это возможно!
– Тогда зачем ты отрекся от мира? – спросил Нарена кто-то.
– Что ты имеешь в виду? – откликнулся тот. – Выходит, раз мы не познали Бога, то должны детей плодить?
Еще кто-то из учеников, лежавший на полу, стал изображать страдание от разлученности с Богом. Он стенал:
– К чему я жив? О, эта боль – она невыносима, прошу вас, дайте мне нож!
– Да вот же он! – ответил Нарен, делая вид, будто все принимает всерьез. – Протяни руку и возьми!
Все расхохотались.
А через несколько дней возвратился Сарада Прасанна – так же неожиданно, как исчез. Из его паломничества ничего не вышло, он добрался только до Коннагара – городка всего в десятке миль от Калькутты. Зато побывал и даже переночевал в Дакшинешваре, где видел в храме Пратап Чандра Хазру, который, больше не боясь насмешек Рамакришны, корчил из себя парамахамсу. Хазре хватило нахальства спросить у Сарада Прасанны:
– Что ты думаешь обо мне?
Тот промолчал, и тогда Хазра попросил у него табачку. Он явно ожидал подношений от окружающих.
Сарада все это изложил М. – просто и с юмором. Когда М. спросил, что Сарада брал с собой в дорогу, тот ответил:
– Смену одежды и портрет Учителя… Портрет я никому не показывал.
В монастырь явился отец Шаши с намерением увести его домой. Он не впервые пытался воздействовать на сына. Шаши боялся таких сцен – он очень любил родителей. На этот раз он просто убежал в другую дверь и отцу пришлось удовлетвориться беседой с М.
Отец Шаши. Всему причиной Нарен. Он тут всем заправляет.
М. Здесь никто не заправляет. Они здесь все равны. Что мог Нарен сделать? Не мог же он заставить человека отречься от мира против его воли? Вот мы живем в миру – мы не сумели отказаться от наших семей, разве не так?
Отец Шаши. Но ты избрал правильный образ жизни. Ты служишь и Богу и миру. Почему же другим не быть религиозными на твой лад? Мы именно этого и хотим от Шаши. Хотим, чтобы он жил дома. А сюда он мог бы просто приходить. Если бы кто знал, как мать убивается по нему!
М. очень опечалился и ничего не сказал.
Молодой человек по имени Рабиндра как-то ворвался в монастырь – с дикими глазами, в изодранной одежде, босиком. Он мчался босиком из самой Калькутты. Рамакришна тепло относился к Рабиндре, но говорил ему: «Тебе еще надо набраться опыта!»
Сейчас Рабиндра узнал, что женщина, которую он любит, – проститутка.
– Предательница, – повторял он, – я больше не вернусь в город. Я остаюсь с вами!
Монахи посоветовали ему прийти в себя и сначала омыться в Ганге. Потом один из них повел его на гхат сожжения, посмотреть на мертвые тела и подумать о бренности жизни.
Ту ночь Рабиндра провел в монастыре. Наутро он снова совершил омовение в Ганге. Когда он возвратился с реки в мокрой одежде, Нарен хитро шепнул М. на ухо:
– Хорошо бы сразу же и посвятить его в санньяс! Сарада Прасанна сказал, что даст Рабиндре сухую одежду переодеться и вынес ему монашеское одеяние.
– Вот он и надевает одежды отрешения от мира! – воскликнул Нарен.
Однако санньясином Рабиндра так и не стал.
Бывало, что Нарен вел разговоры, которые могли быть восприняты, как отрицание Бога, но после них он опять начинал петь религиозные гимны и проливать слезы. Монахи указывали ему на непоследовательность. Нарен только улыбался в ответ.
М. описывает один из вечеров, когда ученики совместно читали житие Шри Чайтаньи. Должно быть, читавшему какое-то выражение показалось архаичным и напыщенным, ибо тон его изменился и сделался саркастическим. Нарен вырвал книгу из его рук и возмущенно выкрикнул:
– Ты так губишь самое важное!
И сам прочитал главу, в которой рассказывалось, как Чайтанья каждого одаривал любовью – от брахмина до последнего неприкасаемого.
Один из учеников. А я говорю, что человек не может одарить другого любовью.
Нарен. Учитель одарил меня любовью.
Ученик. Ты уверен?
Нарен. Что ты знаешь о любви? Ты по природе слуга. Вы все должны прислуживать мне и растирать мои ноги – а не льстить себе, воображая, будто что-то понимаете. Ну-ка, кто-нибудь, подайте мне трубку!
Ученик. И не подумаю!
Общий смех.
М. (про себя). «Учитель несомненно одарил всех их характером. Норов – не монополия Нарена. Но можно ли без этого отринуть мир?»
А тем временем во Вриндаване Сарада-деви все совершенней превращалась в ту, кого позднее будут звать Святой матерью. В ее случае слово «мать» не было обычным почтительным обращением. Каждый, кто встречался с ней, чувствовал ее особые материнские свойства. Ее сыновьями были не только ученики Рамакришны – с годами она точно оказалась в мире, целиком заселенном ее детьми, и, как истинная мать, действительно была не в состоянии видеть в них недостатки. Застенчивая юная жена Рамакришны, скрывавшаяся даже от его последователей, теперь была открыта для всякого, кто в ней нуждался. Нет, она не приобрела ни авторитетных манер, ни внушительности. Нередко случалось, что новичок по ошибке простирался у ног Голап-ма, не обратив внимания на заурядного вида женщину, которую сам Рамакришна в шутку называл «кошкой под золой». Но именно простотой завоевывала она души приверженцев. Ниведи-та пишет:
