Дела шли плохо. Нет, конечно, Семен был далек от долговой ямы. На случай черного сценария у него были заготовлены самолет и укромное место. Решение о политическом убежище все затягивалось и затягивалось, но даже и это не сильно волновало Липинского. С его личным капиталом всегда найдется страна, которая примет, защитит, прикроет, если что. Страна маленькая, нищая, но все-таки…
Но слухи… Слухи уже поползли.
А Он… Он молчал. И от этого на душе Семена делалось беспокойно. Страх сдавливал его, будто в тисках, Липинский стал нервным, часто кричал, вздрагивал при каждом резком звуке. Ему было стыдно признаться, но он чувствовал себя брошенным. Женщиной, преданной своему мужу, но теперь покинутой, забытой, презрительно откинутой куда-то в сторону. И это чувство униженности, страха перед немилостью и жажда внимания, пусть злого, жестокого, но все-таки снимания, выжигало душу Семена изнутри.
Он часто посещал места, где когда-то видел Бога. Когда-то общался с ним, чувствуя благодать, смешанную со страхом. Липинский увлекся каббалой, теперь он знал все о знаках, символах и особых свойствах разных слов. Но это не помогало. Семен практиковал и другие техники — управляемое сновидение, психоделики, отказ от сна и даже тантру. Но ничто не могло приблизить его к Богу.
Обмануть его было невозможно. Многочисленные учителя и гуру пытались вешать ему лапшу на уши, уверяя его в скорых успехах, в каком-то прорыве, который вот-вот должен был произойти. Но всегда Семен знал: они врут. Потому что никакой месакалин, никакие фокусы с кундалини и индийскими проститутками, как бы они ни назывались, не давали даже сотой доли того счастья. Счастья принадлежности. Счастья и трепета служения Богу. И всем этим самозванцам, учителям и духовным наставникам было невдомек, что богатый, очень странный и упорный человек когда-то познал настоящую благодать. Их разговоры проходили мимо его ушей. Липинский знал, с чем сравнивать. Он помнил.
Отчаявшись, Липинский пошел в синагогу. Но и там, повторяя до бесконечности: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь — один», — Семен с тоской понимал, он и тут лишний. У этих людей, которые обо всем, видимо, догадываясь, бросают на него сочувственные взгляды, свой Бог. Другой. Не тот, что у самого Липинского…
— Основа служения — это мозг, — повторял ему Гаупман, щупая пульс и озабоченно разглядывая покрасневшие глаза пациента. — Тяжкий труд постижения божественной концепции, так проникнуть в нее, чтобы это привело к фактическому служению…
Пациент молчал. Гаупман выходил из его спальни, переглядывался с начальником охраны и вздыхал. Доктор опасался поставить диагноз. Впервые в жизни боясь угадать. Гаупман что-то бормотал про депрессию и вытаскивал из старомодного кожаного саквояжа все новые и новые антидепрессанты, которые его пациент исправно сплавлял в унитаз.
Отчаяние овладело Семеном. Он мотался по Лондону, сопровождаемый охраной, раз за разом посещая места, где когда-то виделся с Ним. Дела в России были заброшены. Даже периодические сообщения от Бычинского не выводили Липинского из апатии.
Когда события в России достигли максимального накала и пролилась кровь, Семен неожиданно для всего окружения очнулся.
— Сводки по последним событиям в Москве, — сказал он секретарю, вместо обычного вяловатого «Здравствуйте». — Политическая жизнь, светская и криминал.
— Финансовая тоже? — поинтересовалась секретарь.
Липинский посмотрел на девушку пристальным и долгим взглядом:
— Естественно!
Секретарь испуганно кивнула и защелкала по клавиатуре.
Вслед за секретарями забегали все. Даже охрана.
Олигарх потребовал отчеты по всем сферам деятельности своей финансовой империи. Он самолично сделал несколько звонков, чего раньше не бывало, долго изучал биржевые сводки. Затребовал дополнительные сведения.
Сонное царство неожиданно зашевелилось, вздрогнуло, загудело растревоженным ульем.
Семен работал без перерыва на обед и без сна.
— К вам Гаупман, — просунулся в дверь начальник охраны. — Тревожится…
— Гоните его к черту, — буркнул Липинский. — Нет, гоните его в синагогу!
Охрана удивленно подняла брови и исчезла, чтобы донести до доктора волю его работодателя.
— Вей-вей… — сказал доктор и пошел в йешиву.
Через несколько дней такой работы Липинскому стало ясно, что дела его не просто плохи, а хуже некуда. Фактически нужно было срочно минимизировать потери. Продать все, что только можно, пока не подешевело, распустить огромный штат, скинуть обязательства перед партнерами и поднимать в воздух маленький «боинг». Черный сценарий.
— Все пришельцы в Россию будут гибнуть под Смоленском, — пробормотал Семен известную фразу. Он обхватил голову руками и зажмурился. — А я даже до Смоленска не дошел.
Русская кампания оказалась чрезмерной ношей для финансового колосса Семена Липинского. Схемы и формулы, подходы и расценки, денежные расклады и махинации, стандартные и нестандартные ходы, все это плыло, рассыпалось, оказывалось неподходящим, неработающим. Схемы искажались, подходы вели в тупик, расценки менялись поминутно, деньги уходили в пустоту, в мираж, в иллюзию. Иногда Семену начинало казаться, что и страны-то такой нет! Что возжелай он вернуться, пересечь границу России на личном самолете, у него ничего бы не вышло. Нет такой страны. Там, за Нарвской заставой, пустота. Не пролететь, не проехать, не пройти. В эту пустоту уходили деньги. Огромные деньги. На эту чертову кучу «бабок» можно было вскипятить, снять кровавую пену, снова разогреть и выплеснуть к черту любую страну, какая-нибудь Мексика уже носила бы Семена на руках или ходила бы по улицам голышом, от мала до велика, а по праздникам вообще ползала бы по-пластунски. И делала бы все это искренне! Но Россия… Она высасывала империю Липинского, словно бы возвращала все то, что он взял, что украл, что выменял на стекляшки бус и зеркальца для туземцев.
Надо было в срочном порядке обрывать эти нити, которые глупые российские СМИ называли «ностальгической связью олигарха с Родиной», вытаскивать глубоко увязшие колеса и гнать, гнать из этой страны!!! А заодно и из Европы. Куда-нибудь подальше и потеплее, где можно будет подсчитать убыток, закатить по нему тризну и заново отстраивать все то, что так стремительно обветшало за это время.
Но Семен не мог. Над ним стояла воля куда более серьезная, чем воля просто человека. Его действия были вдохновлены Им!
— Я выполнял приказ, — простонал Семен, понимая сам, какую глупость он говорит. — Приказ… Это правда. Почему ты оставил меня? Почему бросил? Я поверил тебе. Я честно служил тебе… Ты не можешь оставить меня сейчас… Не можешь…
Кто-то тяжело вздохнул.
Семен знал, что в кабинете находится один. Он напрягся, но головы не поднял, боясь спугнуть, нарушить, отогнать легкую тень надежды. Липинский знал, что если и сейчас это чувство окажется только миражом, самообманом, он не выдержит. Сломается. Пустит себе пулю в лоб из маленького черного пистолета, уже взведенного и надежно спрятанного в фальшпанели верхнего ящика стола.
