За время путешествия мы успели придумать план действий. Нас обоих подмывает нагло въехать прямо в ворота и прорубить себе путь во дворец, но мы понимаем, что из этого ничего не получится. Тем более что мы с лошадей валимся от усталости. Собственно, у нас и вообще вряд ли что-то выйдет, но отдохнуть и подготовиться все-таки надо. Поэтому мы сворачиваем к заброшенному охотничьему домику — да, да, тому самому, где все начиналось.
— Пусто, — заглянув внутрь, говорит Чудище. — Похоже, после нас здесь никого и не было.
Это именно то, что нам нужно. Тронув лошадей, мы направляем их к конюшне, и они охотно рысят через двор, понимая, что здесь наконец-то можно и как следует отдохнуть, и попастись.
Несмотря на крайнюю усталость, я почти не сплю. Все кручусь и верчусь под жалобные скрипы веревочной сетки кровати. Я способна думать только о завтрашнем дне и о том, как мы будем выручать моих сестренок. Я гадаю, где их держат и кто их охраняет. Есть некоторая надежда, что девочек разместили в дворцовых покоях, по крайней мере не заточив в подземелье: хрупкое здоровье Луизы уж точно не выдержало бы пребывания в такой сырости и вони. Д'Альбрэ, конечно, наплевать на ее благополучие, но полезный козырь из рук выпускать он вряд ли захочет.
Желание немедленно мчаться на выручку сестрам так велико, что хоть к кровати себя привязывай. Какая мука — в одиночестве коротать эту ночь!
«Но разве ты одна? — шепчет тихий голосок у меня в голове. — Ведь в соседней комнате тебя ждет великая во всех смыслах любовь».
И накатывает внезапное желание буквально утопиться в этой любви, облачиться в нее, сделать ее броней и щитом против сомнений и страха. Не думая, я отшвыриваю одеяло, вскакиваю и выхожу в коридор.
У его двери я все-таки медлю. Решимость готова оставить меня. Что он обо мне подумает? Сочтет вконец испорченной распутницей? Не может быть, ведь он выслушал мою жуткую исповедь — и даже не дрогнул. Знает ли он, насколько я ему благодарна за это?
Я стучу в дверь. Потом открываю ее.
В комнате темно, лишь из окна на постель льется ручеек лунного света. При моем появлении Чудище перво-наперво тянется к мечу, потом замирает, не закончив движения.
— Сибелла?
Тихо притворяю за собой дверь.
— Я говорила тебе, что знала десятки мужчин. Так вот, их было всего пятеро. Трое из них… потому, что пришлось. Еще один, как я надеялась, должен был меня спасти. А к пятому просто иначе было не подобраться для убиения.
Чудище молча наблюдает за моими пальцами, распускающими завязки сорочки.
— Я никогда не ложилась с мужчиной по любви, — тихо произношу я. — Я хотела бы испытать это, прежде чем погибнуть.
— Так ты… любишь меня?
— Да, пентюх ты этакий. Люблю!
У него вырывается вздох.
— Камул всеблагой! Наконец-то!
Не в силах совладать с собой, я смеюсь:
— Ты о чем это?
— О том, что люблю тебя с тех самых пор, как ты облепила меня своими гадостными припарками и велела немедленно поправляться.
— Что, вот так сразу?
— Вот так сразу. По глупости я не догадывался, что влюбился.
— А догадался когда?
Вопрос глупый, я стесняюсь его задавать, но любопытство пересиливает.
Он сосредоточенно отвечает:
— Когда аббатиса объявила, что ты дочь д'Альбрэ.
У меня сам собой открывается рот.
— То есть тогда ты решил, что любишь меня?
Он поднимает обе руки, словно сдаваясь в плен:
— Какое — решил? Я просто понял, что влип по уши и деваться уже некуда. Вот как все неожиданно осложнилось. Я потому так и разозлился тогда. Думал, боги решили как следует надо мной позабавиться.
Он качает головой, словно недоумевая, как в нее такое могло прийти.
Я спрашиваю:
— Так ты ляжешь со мной?
Я пытаюсь произнести это соблазнительным тоном, но получается жалобно.
Чудище спускает ноги с кровати. Он очень серьезен.
— Сибелла, ты столько претерпела от мужчин, перенесла такие страдания… Ты не должна этого делать. Не нужно предлагать свое тело, чтобы заручиться моей любовью. Она и так принадлежит тебе.
— Я знаю, — шепчу я. — Просто хочу пойти на смерть, по крайней мере однажды познав истинную любовь.
Он поднимается на ноги и как-то вдруг сразу оказывается подле меня. И почему я всегда забываю, сколь он могуч и громаден? Скорее всего, потому, что еще ни разу не смотрела на него со страхом. Его ладонь отводит волосы с моего лица, как бы для того, чтобы лучше видеть меня. И этот простой жест заставляет очень остро почувствовать, что на мне ничего нет, кроме тонкой сорочки.
— Я хочу, чтобы ты пришла ко мне, движимая правильными желаниями, — говорит он. — Не потому, что должна, и не потому, что боишься погибнуть. Желаешь ли ты меня душою и телом?
Я всматриваюсь в его глаза. Они не вполне человеческие. Ну так я и сама не вполне человек. Если есть на свете мужчина, способный понять живущую во мне тьму, так это он. И я отвечаю:
— Кому же еще я могу со спокойной совестью вручить и то и другое, как не могучему Чудищу Варохскому?
Он притягивает меня к себе, его взгляд переползает на мои губы. Меня охватывает жар его тела, я чувствую, как сердце бухает у него в груди. Он нагибается ко мне, наши губы почти соприкасаются… Тут он медлит, и тогда я сама приподнимаюсь на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам. Наш поцелуй сладостен и полон жажды. Его и моей. Кажется, сбывается то, чего мы оба дожидались всю жизнь.
И еще я понимаю: так и должно быть. Наша страсть благословенна и праведна. Я не ощущаю ни малейшей тени стыда. Не слышу в душе своей никакого голоса, вопящего: «Нет!» И не нужно закрывать глаза, убеждая себя, что на самом деле я нахожусь далеко-далеко.
Его ладонь спускается ниже, пальцы гладят мою шею, и я наслаждаюсь прикосновением шершавых мозолей, дивясь тому, на какую нежность, оказывается, способна рука, наделенная такой убийственной мощью. Другая рука обвивает мою талию, переползает по ребрам, вот-вот коснется груди…
Он дотрагивается лбом до моего лба и тяжело дышит:
— Ты правда этого хочешь?
Судя по голосу, он не вполне верит происходящему. Я отвечаю тоже шепотом:
— Как никогда в жизни!
И наши губы снова смыкаются, и тлеющие угли взаимного чувства взрываются неудержимым костром. Никаких сомнений, никакого стыда, никакой тьмы! Более того, во мне просыпается истинное желание, неловкое и неумелое, словно только что родившийся жеребенок. И это я — я, натренированная убийца! Ну и пусть! Ничто не имеет значения. Все, что было, пусть остается в прошлом. Важно только то, что происходит здесь и сейчас. В этой комнате. Между нами. Его руки на моем теле. Наше перемешанное дыхание. Наши сердца, бьющиеся совсем рядом, бьющиеся как одно.
