возраста с дофином, голубые глаза, светлые волосы. Она порывисто прижала его к себе и осыпала поцелуями и ласками. Она закрывала глаза, как будто желая обмануть свое материнское сердце, а Фанфан, напрягшись, с тревогой смотрел на незнакомую женщину, плакавшую, глядя на него, и обнимавшую так, что становилось больно.
Когда госпожа Ришар с сыном ушли, Мария-Антуанетта бросилась на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и жандармы долго видели лишь ее плечи, вздымавшиеся и опадавшие от рыданий…
Однако Конвент никак не мог принять решение о дальнейшей судьбе царственной узницы. Следовало ли ее судить, казнить или использовать в качестве заложницы для выгодного обмена?
Эта неопределенность выразилась в Консьержери менее строгим надзором. Благодаря Мишонису, сумевшему занять должность тюремного инспектора, уже не было невозможным попасть к королеве. В этот момент ее остававшиеся в Париже друзья, которые, укрывшись в Париже, ждали благоприятного момента, предприняли последнюю попытку освободить ее.
Конец августа. После обеда Мария-Антуанетта, одетая в черную кофту, сидела у окна. На столе рядом с ней лежала книга «Путешествия капитана Кука». Подняв голову, она смотрела наружу и видела гуляющих по двору заключенных. Ноги часового, который с ружьем на плече караулил возле окна, отбрасывали в комнату тень в виде ножниц.
Королева машинально двигала вдоль исхудавших пальцев три кольца, которые у нее еще оставались. В углу камеры два жандарма играли в карты и курили трубки; от их плевков пол возле них блестел. Открылась дверь, и вошел Мишонис в сопровождении муниципального гвардейца.
Мария-Антуанетта поспешила навстречу полицейскому чиновнику.
– А, это вы, господин Мишонис! – сказала она. – Вы принесли мне новые книги? – И совсем тихо добавила: – У вас есть новости о детях?
– Да, мадам, – ответил офицер. – Я видел господина Юэ. Успокойтесь, в Тампле все благополучно.
В это же время он едва заметным кивком показал Марии-Антуанетте на своего спутника. Королева посмотрела на незнакомца, ноги у нее вдруг подкосились, и она тяжело рухнула на стул. Шевалье де Ружвиль! Вся кровь прилила к ее бледному лицу, руки затряслись, по щекам покатились две слезы. Ружвиль здесь, в ее темнице! Ведь он был одним из немногим дворян, кто 20 июня и 10 августа оставался рядом с ней, решив погибнуть, защищая ее.
– Вы! – прошептала она.
Шевалье приложил палец к губам и, достав из кармана букетик гвоздик, уронил его за печку. В этот момент из коридора донесся шум. Мишонис подал знак Ружвилю, и оба торопливо вышли. Мария-Антуанетта неподвижно сидела на стуле и никак не могла справиться с волнением; она была так взволнована, что даже не подумала подобрать принесенные ей цветы.
Однако Мишонис и Ружвиль почти сразу вернулись успокоившимися, и, пока полицейский смотритель громко шутил с жандармами, шевалье присоединился к Марии-Антуанетте по ту сторону ширмы.
– Какое безрассудство, шевалье, – сказала королева. – Не задерживайтесь здесь, вы рискуете жизнью…
– Не беспокойтесь обо мне, мадам, лучше выслушайте, потому что время поджимает… Я пришел вас спасти.
Королева печально покачала головой:
– Спасти меня! Мне это уже столько раз обещали и не делали, что я больше не верю…
– Надо верить, мадам, – заявил шевалье с мягкой настойчивостью. – Это главное. После нашего ухода найдите записку в букете, который я вам принес, в ней изложен мой план, если мне не удастся рассказать его самому. У меня есть друзья и средства, одна богатая англичанка, миссис Аткинс, предоставила свое состояние в наше распоряжение.
Мария-Антуанетта вздохнула:
– Деньги! Какой от них прок? Что могут деньги против всех этих людей и стен?
– Это будет проще, чем вы думаете, мадам. Через несколько дней я вернусь и принесу вам то, что обеспечит вам симпатии стерегущих вас жандармов… Не жалейте золота, эта публика до него очень охоча. Мишонис, со своей стороны, берется перетянуть на нашу сторону двух своих коллег; супруги Ришар только и ждут, чтобы закрыть на происходящее глаза. В одну из ночей Мишонис явится с приказом Коммуны немедленно доставить вас в Тампль. Он выведет вас отсюда, отметив ваш выход в тюремном регистрационном журнале, чтобы снять ответственность с Ришара. Я буду ждать вас на улице с каретой, и через несколько часов вы окажетесь вне досягаемости.
Мария-Антуанетта слушала, опустив голову, не проявляя ни радости, ни неодобрения. Ружвиль, продолжая говорить, смотрел на нее с мучительным удивлением, силясь найти в этом осунувшемся и заплаканном лице женщины, потрясенной несчастьями, черты блистательной королевы Франции. Розовая и прозрачная когда-то кожа ее щек и лба посерела и стала похожей на камень; нос стал костлявым, кожа на нем шелушилась, горбинка стала заметнее; уголки бледных губ опустились; тяжелые веки наполовину закрывали выцветшие мутные глаза, в которых в какие-то моменты все-таки сверкал металлический блеск, похожий на блеск выхваченного из ножен клинка.
– Ну что? – с тревогой спросил шевалье. – Почему вы молчите? Вы против этого проекта? У вас не осталось мужества?
Мария-Антуанетта распрямилась и положила руку на сердце.
– Я никогда его не теряла, не беспокойтесь. У меня может не остаться ни сил, ни здоровья, но мужество не иссякнет.
В этот момент Мишонис на другом конце комнаты стал громко кашлять. Это был сигнал.
– Нам надо уходить, мадам, – шепнул Ружвиль. – Я говорю вам «до свидания», через два-три дня я принесу вам деньги.
– Ах! – прошептала королева. – Это было бы слишком прекрасно, так прекрасно, что я не решаюсь поверить…
Сразу после ухода двоих мужчин она скользнула за печку и подобрала букетик. В нем была спрятана записка. Она скрытно прочитала ее, разорвала на мелкие клочки и съела их. «Что вы намерены делать?» – спрашивали ее в конце.
Надо было отвечать, но как? Ни пера, ни карандаша нет. Она взяла булавку, которую сумела стащить у служанки Арель, вырвала страницу из книги и, вооружившись терпением, сумела наколоть несколько слов: «Доверяюсь вам. Я приду». Потом сложила записку и стала ждать, когда Ришар принесет ей ужин, чтобы передать бумагу.
И на этот раз побег сорвался, хотя ни одна другая попытка не была так близка к успеху. В ночь со 2 на 3 сентября Мишонис приехал за ней, чтобы отвезти в Тампль. Она уже выходила из камеры, когда жандарм, несмотря на то что она дала ему пятьдесят луидоров за молчание, встал в дверях и пригрозил смотрителю полиции позвать стражу, если тот будет упорствовать в своих попытках увести заключенную. На следующий день заговор был раскрыт, Мишонис арестован, а Ришар и его жена посажены в Маделоннет.
При мысли, что Мария-Антуанетта едва не убежала, Конвент охватила паника. Что же это за тюрьма, из
