Союза, который еще сам кровоточит, восстановление Польши займет годы… может быть, десятки лет. А тут готовенькое золото! Бери его, сколько хочешь, и делай, что тебе надо, не думая о сроках расплаты!
— Вы уверены, — сказал после некоторого раздумья Трумэн, — что Берут возьмет на себя такие финансовые обязательства, которые Польша не сумеет выполнить даже в отдаленные годы? Он показался мне расчетливым малым. Таких блеском золота не ослепишь.
— Он будет ослеплен или, точнее сказать, соблазнен не долларами как таковыми, но возможностью без особых усилий улучшить материальную жизнь в своей стране.
— Боюсь, что он возьмет ровно столько, сколько сможет вернуть, — продолжал сомневаться Трумэн.
— Аппетит приходит во время еды.
— А если ему запретит Сталин?
— А вы полагаете, что он вступил в коммерческие переговоры с нами за спиной Сталина? Нет, это не похоже ни на Берута, ни на Сталина. Я думаю, что Сталин, сознавая, что не в силах материально помочь всем нуждающимся странам, вовсе не против их коммерческих связей с Западом. Конечно, в разумных, с его точки зрения, пределах.
— Вот видите, «в разумных»! А вы рассчитываете…
— Повторяю, сэр, аппетит приходит во время еды. Для себя лично такой ортодокс, как Берут, наверное, не возьмет ни доллара. Но когда за его спиной стоят с протянутыми руками тысячи, сотни тысяч голодных и бездомных поляков, он окажется не в силах пренебречь миллиардами долларов.
— Хорошо, — сказал Трумэн, — но если все же он не станет залезать в неоплатные долги, какая будет тогда полезная отдача для нас? Не забудьте, Джимми, эти коммунисты — люди особые. Во имя своих идей они готовы переносить любые трудности. Это доказала война.
— Мистер президент, сэр! — несколько напыщенно произнес Бирнс. — Когда вы строите планы будущего Америки, разве вы ограничиваете их только сроком собственной жизни? Разве вы не озабочены тем, чтобы оставить вашим преемникам мощные рычаги управления миром? Так вот, при Беруте наша бомба замедленного действия, может быть, и не взорвется. Но разве вы не допускаете, что его преемники окажутся куда менее аскетичными, куда менее осмотрительными, куда больше склонными верить в несбыточное — в возможность превратить свою страну в цветущий эдем без того, чтобы работать день и ночь? Даже если они не в силах будут рассчитаться со старыми долгами, это не остановит их от попыток взять новые. И мы опять им дадим. И другие западные страны дадут, как только станут на ноги. Мы им это посоветуем.
— А вы уверены, что в Польше не найдутся люди, которые раскусят ваш замысел и на кабальные сделки не пойдут?
— Я не пророк, — сердито ответил Бирнс, — однако не вижу иных путей проникновения в Польшу. И экономического и политического.
— А пока что эти ваши поляки будут благоденствовать на куче западного золота! — все еще хмурясь, сказал Трумэн.
— Недавно у меня был интересный разговор с адмиралом Леги, — хитро прищуриваясь, продолжал Бирнс. — Он, как вы сами знаете, большой специалист по взрывчатке, высказал мне довольно мрачную мысль. По его мнению, после войны в земле останутся лежать сотни, а может быть, и тысячи неразорвавшихся немецких снарядов и авиабомб. И время от времени по разным причинам они будут взрываться. Некоторые — лишь спустя десятки лет: они заранее были так запрограммированы немцами. Другие — от неосторожного, беспечного обращения с ними. Ну, скажем, от удара лопатой, давления гусеницей экскаватора…
— Вы сравниваете наши займы с неразорвавшимися бомбами?
— Точнее, как я уже вам сказал, с бомбами замедленного действия, — ответил Бирнс. — Но главное даже не в этом сравнении. Я далек от примитивной мысли «подарить им наши деньги», как вы выразились. Моя мысль глубже. Экономика всегда была тесно связана с политикой и не раз в истории прокладывала ей путь. Я далек от предположения, что Польшу можно будет просто «купить». Но другая мысль — о том, что к экономике можно будет в будущем «приплюсовать» политику, «переплести» их между собой, — не кажется мне столь фантастической; Экономика может стать только началом. Политическое подчинение Польши Западу — завершением или, если хотите, продолжением. Если Польша обретет новую западную границу, это, разумеется, еще более привяжет ее к Советам. Нам надо искать противовес этой «привязке». Им может стать наша экономическая помощь. Вы скажете: «Пока что себе в убыток?» Я отвечу: «Конечная цель оправдывает средства».
— Хорошо, — решительно сказал Трумэн, — признаю ваш план разумным. Мысленно ставлю на нем и свою подпись. С чего же предлагаете начать?
— С сообщения Молотову, что вы изменили свою позицию в отношении польской западной границы…
30 июля в половине пятого Бирнс появился в замке Цецилиенхоф, заранее предупредив Молотова, что хочет с ним встретиться и конфиденциально поговорить на важную тему.
Когда Бирнс вошел в одну из комнат советской делегации, Молотов уже ждал его. Переводчики были тут же.
Поздоровавшись, Бирнс объявил:
— Я рад сообщить вам, что президент изменил свою точку зрения и теперь поддерживает предложение об установлении польской границы по Одеру и западной Нейсе. Правда, это еще не согласовывалось с англичанами.
Пожалуй, в первый раз Бирнс увидел при этом Молотова в состоянии Потрясения. Рот наркома полуоткрылся, пальцы рук зашевелились, будто он старался нащупать нечто неуловимое. Молотов снял пенсне, достал из кармана ослепительной белизны платок, долго протирал стекла, время от времени поглядывая на Бирнса своими близорукими глазами. Потом быстрым движением водрузил пенсне на нос и, вроде бы вернув себе обычную невозмутимость, спросил:
— А согласятся ли англичане?
— Я думаю, что они согласятся, — не без пренебрежения ответил Бирнс.
«Победа! — ликовал про себя Молотов. — Они не выдержали ими же затеянной игры. Зачитанный вчера Бирнсом «Меморандум», который правильней было бы назвать ультиматумом, превратился в бумеранг. Что повлекло за собой это неожиданное превращение? Стал ли известен американцам ночной разговор Сталина с поляками, его обещание, данное Беруту и Жимерскому? Осознал ли Трумэн, что Сталин пойдет на разрыв, если американская и английская делегации будут саботировать основные требования Советского Союза? Или это продиктовано необходимостью совместных боевых действий против Японии?..»
Молотов не находил пока ответа. Но так или иначе победа была несомненной.
Сделав свое главное сообщение, Бирнс продолжал говорить о многом другом: о Руре — как части Германии, о функциях Контрольного совета, о Франко… Молотов и слушал его и не слушал. Все это еще можно будет обсудить на предстоящих заседаниях. В те минуты Молотова целиком занимал «польский вопрос». Надо скорее, как можно скорее сообщить Сталину, что американцы снимают свои возражения против новой границы Польши по Одеру
