После смерти жены весь дом погрузился в ледяную стужу. Няня дочери и гувернантка ходили вокруг него на цыпочках, разговаривая только шепотом, и он постепенно привык к покою. Ему даже представлялось, что он слышит голос жены в тишине, наступавшей между негромким скрипом закрывающейся двери и шарканьем ног няни по ступеням лестницы. Он простаивал подолгу в любимом садике Марты и прислушивался к тому, как шелестит ветер в зарослях роз, пытаясь различить в этом звуке ее дыхание.
Вот и теперь в своем воображении он видит Марту в садике: она одета точно так же, как его дочь сегодня, а малышка Софи сидит на корточках в грязи, слишком чумазая для хорошей маленькой девочки. Марта, глядя на нее, заливается смехом, затем поворачивается и машет красной розой своему мужу.
Он знает, что предоставил Софи одной справляться с потерей матери — ему следовало бы быть рядом с ней. Но ее нужно было научить независимости. Как бы он хотел, чтобы они не были так близки с Мартой, — тогда его сердце не лежало бы погребенным вместе с ней. Такого никому не пожелаешь, а тем более — собственному ребенку, плоть от плоти своей. Никто не должен любить слишком сильно, чтобы потом у него не отняли эту любовь.
— Отец?
Софи теперь в комнате вместе с ним — вынув шпильки, на которых держалась шляпа, она снимает головной убор и крепко сжимает его в руках. Нежное чувство к дочери бурлит в груди, как кипящая карамель, но он подавляет его в себе.
— Привет, дорогая, — произносит он. — Я был тут рядом.
Она смотрит на него с подозрением, и он роняет голову. С каждым днем она все больше становится похожей на мать.
— Вообще-то…
Он жестом указывает на кресло у окна.
— Есть кое-что. Мы можем сесть?
— Конечно. Мэри?
Появляется Мэри и забирает у нее шляпу и перчатки.
Софи распускает волосы и присаживается на край кресла.
— Мне нелегко говорить об этом.
Ему вдруг становится очень жарко, и он едва сдерживается, чтобы не распустить галстук.
— Я знаю о Томасе, Софи.
Софи откидывается на спинку кресла со вздохом. Он предполагает, что его слова принесли ей облегчение — что теперь не надо больше скрывать от него эту тайну, как если бы ложь туго давила ей на шею и мешала дышать.
— Откуда вы узнали?
— Это уже ни для кого не секрет, не так ли? Разве весь Ричмонд не знает об этом?
Она пожимает плечами.
— Теперь и Кингстон тоже, как я посмотрю.
Неужели она на него злится?
— А где сейчас Томас? В постели?
— Пойдемте, и посмотрите сами.
Она поднимается с места рывком и встает над ним. Ему не остается ничего другого, как тоже встать и пройти за ней в коридор.
Она стучится в закрытую дверь — всего два удара: тук-тук, — но не дожидается ответа.
— Здесь кое-кто хочет видеть тебя, — говорит она в открытую дверь, и когда Чарльз входит в комнату, то замечает Томаса, сидящего за письменным столом.
В воздухе висит тяжелый запах химикатов, смешанный с пылью, напомнивший ему о школьных годах. Томас окружен кипами бумаг, несколькими чернильницами и стопками из маленьких коробочек. Чарльз замечает всполох цвета в унылой обстановке комнаты — розовато-белую бабочку на столе, а рядом с ней палитру для смешивания красок и банку с грязной водой, из которой торчит кисточка.
Во всех закоулках этой комнаты пылятся странные существа, они колышутся на сквозняке, потянувшем сквозь открытую дверь, — того и гляди вцепятся в кого-нибудь. Томас продолжает сидеть, не поднимая головы, и Чарльз наугад снимает книгу с полки, рядом с которой он стоит. За книгой, словно призрак, тянется пыльный след.
Наконец Томас поднимает голову от работы, и Чарльз идет к нему через всю комнату, чтобы поздороваться. Молодой человек неохотно встает. Он пристально смотрит на руку, которую протянул ему Уинтерстоун, и только потом медленно поднимает свою ладонь и предлагает для пожатия. Рука у него на удивление огрубевшая — как у какого-нибудь садовника, сухая и шершавая. Чарльз внимательно разглядывает его лицо, ища в нем признаки жестокого характера, о котором говорил Фейл, но глаза Томаса скорее робкие, чем свирепые.
— Рад снова видеть тебя, Томас, — говорит Чарльз. — Мы не будем отрывать тебя от работы.
— Вы вовсе не отрываете, — говорит Томас, и Чарльз от удивления роняет его руку.
— Боже мой. Но я думал…
Голос его непроизвольно стихает.
Софи кладет руку на плечо отцу и подталкивает его к двери.
— Я знаю, что вы думали, отец. Мы оставим тебя, Томас.
Софи ведет его назад в общую комнату, неуклюже переставляя ноги, как будто идет по горячим углям.
— Что с тобой? Поранилась?
— Ничего особенного. — Она машет рукой и усаживается в кресло. — Переработала в саду. Как видите, отец, Томас вполне хорошо себя чувствует.
— Ладно, тогда ты мне скажи. Скажи, почему мне рассказывали что-то другое.
— Кто вам рассказывал?
— Некий капитан Фейл пришел меня навестить. Думаю, один из друзей Томаса. Он очень тревожился из-за вас обоих. Сказал, что Томас… Знаю, что это звучит необычно, — он сказал, что Томас онемел. Не разговаривает. И стал опасен. Он выражал искреннюю озабоченность по поводу твоей безопасности. И уговаривал меня, чтобы я помог поместить Томаса в… в больницу.
— В самом деле?
Софи прижимает ко рту тыльную сторону ладони, задумавшись.
— Понятно. Что ж, я расскажу вам, отец. Он действительно был болен, когда вернулся, и я очень беспокоилась о состоянии его здоровья, но теперь вы сами видите — ему гораздо лучше. Что касается того, что он стал опасным, — это же нелепость! Вы же знаете Томаса. И знаете, какой он мягкий и добрый человек.
— Тогда почему я узнал все это от этого капитана Фейла, а не от тебя?
— Я не хотела вас волновать. Это же так понятно, разве нет?
— Я еще хотел бы кое-что уточнить по поводу Фейла. Возможно ли, что у него есть некая причина надеяться на то, что ты расстанешься с мужем, пусть даже таким вот способом?
— О нет, отец! Я люблю Томаса всем сердцем. У нас были трудности, это правда, но вы же видите — все исправляется.
— Что ж, знаешь ты об этом или нет, но этот Фейл явно имеет виды на тебя, и Томас ему мешает. Я бы держался от него подальше.
— А вы… вы не считаете, что мне следует отправить Томаса куда-нибудь? Вы не согласны с капитаном?
— Моя дорогая, я едва знаком с этим человеком. Когда совершенно незнакомый человек приходит с таким необычным предложением, это поневоле вызывает у меня подозрение. Сначала я очень рассердился на тебя… как ты могла не рассказать мне всего?
