вине Ганса, хотя знали, что он невиновен – раз сами были с ним в том трактире.
Брат смотрел затравленно и теперь уж начал краснеть:
– Я… я гнал от себя эти мысли. Не желал верить, что Елена хоть как-то причастна. И, потом, я не следователь! Полиция сама первым делом обвинила садовника! Я, было, подумал, что он убил матушку до или после того, как я встретил его на вокзале…
Господин Кошкин, слава Богу, напирать на него не стал – по крайней мере, в этот раз. Заговорил опять с Еленой:
– Вы добивались, чтобы полиция обвинила в убийстве садовника Ганса, – напомнил он, – но позже передумали и стали его выгораживать. Почему?
– Из-за завещания, конечно… – ответила Елена чуть слышно. – Я ненавидела Аллу Соболеву за предательство, но на убийство пошла по больше части из-за денег. Однако в начале лета поверенный зачитал ее завещание, и стало очевидно, что Николай ничего не получит. Что наследство она отписала своему пасынку, Денису. Выходит, все было напрасно. Я отчаялась тогда… и разозлилась пуще прежнего. Решила добиться своего во что бы то ни стало. Я начала убеждать Сашу, что Ганс невиновен, что расследование непременно нужно возобновить… Право, я не верила, что она чего-то добьется – но у нее получилось… – Лена горько улыбнулась и подняла мимолетный взгляд на Сашу. Робкий и стыдливой взгляд – так, пожалуй, Лена не нее еще никогда не смотрела. – Невесть как получилось. Да, конечно, я всегда знала, что родные недооценивают тебя, Саша, и что ты способна большее, на гораздо большее, чем быть приживалкой у братьев. Но, выходит, я сама не подозревала, на что ты способна…
Елена говорила теперь через силу. Она еще пыталась казаться гордой и невозмутимой, но смотрела больше в пол, совершенно потухшим, опустошенным взглядом. Саша понимала отчего – Николай, хоть и заверял ее в своей любви только что, не единым словом или поступком поддержки своей жене не выказал. Только себя пытался обелить.
И тогда Саша почувствовала такую невероятную жалость к подруге – да, подруге, несмотря на все эти ужасные слова, которые она говорила, и ужасные поступки, которые совершала, – что не выдержала. Поддалась порыву, села к ней и быстро нашла ее руку. Сжала в своей так крепко, как только могла.
Елена вздрогнула всем телом. Снова подняла на нее этот незнакомый молящий и несмелый взгляд. Горячо, сквозь слезы, прошептала:
– Прости меня, Саша, прости, если сможешь…
Саша не ответила – но руку подруги сжала еще крепче. Она не знала, сможет ли простить такое. Имеет ли право простить! Но то, что Лену она не бросит один на один с тем, что та натворила, она знала наверняка.
– Почему вы хотели возобновления дела? – прервал Елену господин Кошкин.
Ей не следовало отклоняться от темы, конечно. Хотя Саше и было важно услышать эти слова.
– Я хотела, чтобы полиция обвинила убийстве Дениса Соболева, – снова чуть слышно произнесла Елена. – После, когда дело возобновили, я опять побывала в Терийоках, отыскала трость, которую выбросила в пруд – я хорошо запомнила место, это было несложно. Я отмыла ее кое-как от тины, высушила и оставила в гардеробной хозяина дома. Я думала, будет обыск. Сперва найдут картины и драгоценности в пруду, в Терийоках, потом обыщут дом и найдут трость у Дениса. – Елена вдруг зло усмехнулась. – Напрасно я надеялась. Вскоре своими глазами увидела, как полиция обхаживает этого мерзавца, Соболева, и окончательно убедилась, что никакой справедливости в этом мире нет… Но я не сдавалась. Это я взяла у Саши оставшиеся дневники и снова оставила их у Дениса. И снова ничего не было – ни-че-го! Последним отчаянным жестом стала эта анонимка с точным указанием, где искать доказательства вины Соболева. Право, я даже удивилась, когда это в самом деле сработало!
На упреки господин Кошкин как будто не реагировал – молча делал пометки в блокноте. Лишь по тому, как ходят желваки на его челюстях, Саша могла догадаться, что слова Елены попали в цель. Саша слабо представляла, зачем господину Кошкину понадобилось «обхаживать», как выразила Елена, ее брата, но… кажется и этот сыщик, который вот только что представлялся Саше мерилом порядочности – и он не без греха.
И что уж говорить о Денисе, которого она тоже боготворила совсем еще недавно.
– Вам совсем не было жаль этого садовника, Елена Андреевна? – спросил Кошкин уже под конец допроса. – Ведь он хороший парень, не сделал ничего дурного – и, тем не менее, имел все шансы отправиться на каторгу.
– Хороший парень… – Елена горько улыбнулась. – Да, мне было его жаль. И сестру его жаль, и племянницу. Да только что проку от моей жалости? Я ведь и сама была прежде хорошей девушкой, ни в чем не виноватой, но… еще в приюте, покуда меня пороли за дело и без дела, покуда голодала и на холодном полу спала – крепко уяснила, что добродетель моя никоим образом мне в жизни не поможет. Кто сильнее – тот и побеждает, Степан Егорович – вот и весь сказ!
– Разве ж вы победили?
– Нет… но это не оттого, что вы сильнее или умнее, чем я.
Саша – не отпуская, однако, ее руки – покачала головой. И дались Елене эти сила да ум? Разве ж это главное?
Господин Кошкин тоже с сожалением вздохнул:
– Так я и не о себе говорю. Елена Андреевна, ведь это Алла Соболева отыскала вашего сына – после тех ваших обвинений. Вы и впрямь сумели достучаться до нее. И… полагаю, вы должны знать…
Кошкин поглядел на вскрытый конверт в своих руках, потом на господина Воробьева и не очень охотно произнес:
– В этом конверте завещание, составленное Аллой Соболевой в апреле сего года. Новое завещание. Думаю, она составила его вскоре после разговора с вами – когда узнала о внуке, и о том, что сделал Денис Васильевич. Пока не могу сказать, имеет ли оно вес, потому как нотариус Соболевых едва ли о нем знал… Но, на первый взгляд, все составлено толково. Завещание передал духовник Аллы Соболевой. Опасаясь за жизнь вашего сына, она просила его не отдавать конверт никому, без условного знака.
– Она изменила завещание? – без голоса, недоверчиво спросила Елена.
– Да. Собственную долю от состояния Бернштейнов Алла Соболева целиком передает Александре Васильевне, своей дочери.
Повисла пауза. Первым очнулся Николай:
– Как?! – подскочил он со стула. – Почему сестре? А как же я?!
– Не могу знать, – холодно ответил Кошкин и с поклоном подал конверт
