— Данька обиделся на тебя?
— Да. Ему дерьмово, очень, — проговорил он, ткнувшись носом ей в капюшон. Туда, где пахло ее волосами и парфюмом. — Не подпустит. Но это надо было сказать.
— Ты сможешь до него достучаться, — возразила Милана, с удивлением понимая, что слишком давно не чувствовала себя так спокойно, как сейчас рядом с Назаром. Она едва не заурчала довольной кошкой, но вместо этого с улыбкой сказала: — Если, конечно, снова не накосячишь.
— А до тебя? До тебя я смогу достучаться?
— Ну если не накосячишь, — совсем развеселилась она.
— Смешно тебе?
— Смешно. Ты смешной.
— Ладно. На мать не злись, хорошо? Если бы она не призналась, я бы еще долго… косячил.
Милана чуть отстранилась и посмотрела Назару прямо в лицо.
— Ты точно не женат на Аньке? — спросила она, прищурившись.
— Мне тебя в церковь сводить, чтобы поклясться? Или достаточно паспорта?
— И не был?
— Ни на Аньке, ни на ком другом. Ни разу.
— И как только Ляна Яновна это терпит.
Его объятие разом сделалось будто окаменевшим, движения, до этого чуть хаотичные, замерли, дыхание — прервалось. Милана чувствовала только тепло, исходившее от его тела, и стук сердца — то колотилось слишком сильно, как будто он очень долго бежал.
— Мама не терпит. Мама умерла давно, еще тогда… не выдержала. Из-за меня, когда меня арестовали.
— Прости, я не знала, — прошептала она и ткнулась губами ему в шею, туда, где в такт сердцу сильно билась жила.
Он снова вздохнул. Теперь уже громко, глубоко и как-то… спокойно. Чуть отвел в сторону голову и внимательно посмотрел прямо в ее глаза. Они были такими же серыми и вместе с тем яркими, как он на всю свою жизнь запомнил еще в юности. И теперь совсем не казалось, что она замерзла. Одновременно с родившейся в его голове дерзкой и правильной мыслью, что он умрет, если не поцелует ее сейчас, появлялась еще одна, другая, объемная, реальная, как женщина в его объятиях: это никогда не было иллюзией, это никогда не было выдумкой, это никогда не было сказкой, это была вся его жизнь — в ней. Она всегда ему предназначалась, как и он был предназначен ей, хотя они не должны были встретиться, не могли пересечься, ничего общего у них не было — слишком разные, как из двух отдельных миров. И все-таки мир они чувствуют одинаково. Он безошибочно угадал это когда-то в юности, в тот момент, когда увидел. И он знал об этом теперь. Она права: они потеряли бесконечно много лет. Но ведь эта минута стоила многих лет. Раньше у него не было и ее. Ничего не было.
Он убрал волосы с ее лица, поглаживая бархатистую прохладную кожу. А когда коснулся пальцами ее губ, раздирая тишину, замершую между ними, в кармане куртки взорвался рингтоном телефон, заставляя вздрогнуть и отстраниться от неожиданности.
— Вот черт! — ругнулся Назар. — Что не меняется, так это кайфоломы. Я отвечу?
— Только пообещай, что ни на какие дела сегодня ты не подпишешься, — проворчала Милана.
— Обещаю, — зачарованно улыбнулся он и, продолжая ее разглядывать, вынул смартфон, мазнул пальцем по экрану, не разбираясь, что там за номер, поднес его к уху, и еще через секунду улыбка застыла на его губах, как приклеенная, потому что он продолжал ее удерживать на лице силой. Только бы Милану не испугать, потому как сам — будто покойника услыхал.
«Покойник», впрочем, голосом скорее живым, чем потусторонним, бодро выдал:
— Ну, здравствуй, племянник! Ты прости, что беспокою в такой момент, самому неудобно вас прерывать, уж больно картинка мелодраматическая получилась у вас на этой скамейке. Нет, нет, ты головой-то не верти, а главное вверх не поднимай, а то и лярва твоя догадается, какая птичка над вами летает! А зачем нам ее догадливость сейчас, да? Это дела между мной и тобой, ее не касаются. Я ж не виноват, что другой любящей родни, кроме тебя, у меня нет, а помощь ай как нужна.
На то, чтобы справиться, Назару понадобилось несколько мгновений. Реакция тела опередила реакцию, происходившую внутри головы — он улыбнулся еще шире и накрыл Миланкину ладошку больной рукой, согревая пальцы.
— Да, момент ты выбрал неподходящий, тут прав, — ответил он. — Что там у тебя?
— Молодец, соображаешь. В общем, слушай внимательно и запоминай. Сейчас и твоя девка, и твое отродье у меня постоянно на виду. Ты не знаешь, где я, а я всегда знаю — где они. Каждую минуту могу тебе расписать, если хочешь. А руки у меня длинные — из любой дыры дотянуться могу. Помнишь же, как я дичь стрелял. Сейчас Милана — дичь, понятно?
— Понятно. От меня что надо?
— Помочь мне убраться подальше ко всеобщему удовольствию. Но на это деньги нужны. Мои счета арестованы, из страны уйти без гроша я не могу. А материальное обеспечение для безбедной старости мне как пенсионеру положено, так? И я о том смолоду думал. В общем, деньги припасены, в Рудославе. Но там ментов нынче пасется многовато, так что доставать тебе. Времени у тебя, чтоб добраться, — до завтра. Телефон держи рядом — буду давать инструкции. И не вздумай привести за собой полицию или кому-то сказать. Повторяю: Милана каждый день у меня на глазах. Одно неверное движение — и нет Миланы. Или, может быть, Данилы. Тебе из них кого потерять жальче, а?
— Я тебя услышал.
— Ощетинился? Зря. Бабы тебя погубят, Назар Шамрай. Но это уже точно не мое дело. Не перезванивай, сам наберу. До созвона.
— До созвона, — эхом отозвался Наз, но этого Стах уже не услышал. Отключился первым.
И короткий гудок, возвещающий об окончании вызова, отозвался в нем взрывом. Он все еще сжимал пальцы Миланы. И не замечал, как сильно пульсирует в ладони от напряжения.
— Ты замерзла совсем, — хрипло сказал он.
— Нормально, — отмахнулась она и озабоченно спросила: — Что-то случилось?
— Да. Мы уехали на сутки раньше, а там без меня беда приключилась. Придется в ночь ехать… неважно. Ты очень красивая сейчас, ты знаешь об этом?
