сладким запахом, и Амара вспоминает отцовский дом. Ей грустно оставлять здесь растения, за которыми она так бережно ухаживала, но пришла она сюда не из-за них. Амара смотрит на Дидону. Художник, Приск, выполнил свою работу безупречно, однако Амара впервые сожалеет, что увековечила подругу в таком суровом образе. В ее голове раздается голос Виктории; она помнит, как та в ужасе отвернулась. «Что ты наделала?»
Солнце палит и жжет ей макушку, но Амара не двигается с места. Она смотрит на Дидону, пытаясь запечатлеть в памяти сцену смерти, изображенную вокруг нее. Теперь Амаре почти нет дела до мести Феликсу. Как будто это когда-то имело значение. Как будто так можно вернуть Дидону обратно. Амара кладет руку на живот, который потихоньку начинает расти. Она молится богине Диане в облике подруги, прося о защите для ребенка, для Британники и для Филоса. Для людей, которые ей дороже свободы, дороже жизни.
Амара в последний раз поворачивается спиной к Дидоне, только нежное журчание фонтана и звук собственных шагов сопровождают ее, когда она ступает под тень атриума. Она подходит к Филосу и Британнике, которые стоят у двери. Оба проводят ее до дома Юлии, а затем вернутся обратно за ее вещами. Британника не хочет рисковать и позволить Феликсу напасть на Амару, когда у них будут заняты руки.
Амара дает Ювентусу монетку, вжав ее прямо в ладонь:
— Спасибо за твою службу.
Ювентус проверяет достоинство монеты, кладет ее в сумку на поясе и кивает Амаре в знак благодарности. Они никогда особенно не жаловали друг друга, но, с другой стороны, и врагами не были. Привратник проходит мимо Амары, чтобы услужить ей в последний раз. Он снимает засов — металл шумно царапает дерево — и распахивает двери внутрь, впуская в атриум свет и шум с улицы. Амара, Британника и Филос выходят на дорогу. На мгновение уличная суматоха как будто завораживает Амару, она внимательно вглядывается в прохожих, отыскивая Феликса или Париса. Их нигде не видно, но это не значит, что она в безопасности. Амара вспоминает Фабию, которая истекала кровью на тех самых камнях, на которых она стоит сейчас, и ее пробирает дрожь.
Амара оборачивается, чтобы в последний раз взглянуть на свой дом, но видит только закрывающиеся двери. Она слышит, как изнутри их запирают на засов. Деревянные створки вздымаются, такие высокие, резные, непроницаемые, как и любая другая стена. Ее время в доме с золотой дверью подошло к концу.
76 год нашей эры. Номиналии
Глава 41
Грех сладок,
Прятать его из страха позора — горько.
Я горжусь тем, что мы вместе,
Один достоин другого.
Сульпиция, древнеримская поэтесса
Эта комната маленькая и темная. Холодный свет сочится сквозь ставни, снаружи доносится привычный уличный шум. Амара чувствует знакомое шевеление в животе. Ребенок толкается. Амара кладет руку на туго натянутую кожу, гадая, чувствует ли создание внутри давление ее ладони. Слабость, наступившая вследствие беременности, стала для нее неприятным сюрпризом; энергия, которая всегда была для Амары чем-то самим собой разумеющимся, стала поглощаться новой жизнью, растущей у нее внутри.
До Амары доносится шум из комнаты снизу. Должно быть, Британника вернулась домой с утренним хлебом. Амара опирается на локоть и с усилием поднимается с кровати. Живот уже огромный, особенно на фоне ее узкой грудной клетки, и постоянно тянет вниз. Стоит ей открыть ставни, как в спальню врывается шум и леденящий февральский воздух. Амара смотрит вниз, на улицу, где головы людей проплывают мимо, точно рыбы в ручье. У входа в Венерины термы горланит уличный торговец и тычет своим товаром в лицо всем, кто проходит мимо. Амара ныряет обратно в полутемную спальню, проходит по шершавому деревянному полу к двери и осторожно спускается по лестнице. Британника хлопочет у маленькой печурки в углу, чтобы вскипятить воду: каждый день они пьют горячий чай с мятой и медом. Британника поднимает взгляд на Амару:
— Как твой Боец?
Амару забавляет то, какое активное участие принимает Британника в еще не родившемся ребенке, а также ее непоколебимая уверенность, что у подруги в животе подрастает воин.
— Пинается, — отвечает она, усаживаясь на табуретку.
— Хорошо.
Британника ставит на маленький деревянный столик две дымящиеся чашки и садится рядом:
— Я слышала, Филос ушел рано. До рассвета.
— Сегодня утром он работает у Юлии. Он хочет закончить с ее счетами до того, как ему нужно будет идти к Руфусу.
— Хорошо, что она ему платит.
Амара сдержанно улыбается, берет чашку и дует на горячий напиток. Содержание Руфуса оказалось не таким щедрым, как они надеялись. Юлия это знает и слегка обходит правила, когда платит за труд Филоса Амаре, а не его непосредственному хозяину. Согласно указаниям Амары, все деньги отдают напрямую Филосу, не ей; она помнит, каково ей самой приходилось в рабстве, когда ей не полагалось ничего из того, что она получала. Филос поддерживает свою семью деньгами, которые сам зарабатывает, и он должен это чувствовать. Ей вспоминаются слова Руфуса, от которых сладкий чай становится горьким: «Филос за час делает больше работы, чем трое других слуг за день».
— Я могу приносить тебе деньги, — говорит Британника, отпив из чашки.
— Мы уже обсуждали это: я не продам тебя в гладиаторы. Когда я освобожу тебя, только тогда ты сможешь драться.
Британника тянется за хлебом, дает кусок Амаре и потом берет еще один себе.
— Тебе нужно выйти на улицу сегодня. Ходить, чтобы ребенок рос.
— Я побуду в саду какое-то время.
Амара смотрит на крошащийся ломоть в своей руке. Эта тема постоянно нагнетает напряжение между ними: то, как ненадолго она отваживается выходить из этого темного дома. Даже во время простой прогулки по улице ее пробирает холодный пот, она постоянно высматривает в толпе знакомые лица, на случай если Феликс или кто-нибудь из его подельников следит за ними. Это продолжается с самого убийства Фабии, после которого уже минуло шесть месяцев, но страх за ребенка в своем чреве ложится на Амару куда более тяжелым бременем, чем потребность защищать собственную жизнь.
— В саду ты только сидишь. Нужно двигаться, — бурчит Британника и, словно чтобы подтвердить слова действием, встает с места, берет метлу и начинает мести пол. Она агрессивно тычет помелом Амаре под ноги, так что ей приходится убрать их. — Думаешь, когда Боец будет здесь, тебе будет легче снаружи? Что будешь делать? Навсегда дома закроешься?
— Хватит. Оставим этот разговор, пожалуйста.
Амара откидывается на стену и отворачивается. Британнику игнорировать трудно. Эта комната еще
