планируете дёргаться, поразмыслите, что за стажировку я мог проходить на Гране.
Да ну его, с его стажировкой, тоже мне, «мастер». Доиграется — из мозгов винегрет сделаю.
Я поморщился:
— Скажите хоть, чем меня пытались отравить?
Медик хмыкнул. Палочки прогорали быстро, но на пару минут их ещё хватило бы.
— Вас, по сути, не совсем отравили. Три-амилнитрит талия… Как бы это правильно сказать?.. — Он затянулся, подумал. — Не то чтобы яд. И не совсем наркотик. Но в больших дозах действует как галлюциноген, вызывающий неконтролируемые вспышки агрессии. Накачали вас так, что в пропорции на вес тела доза была смертельной. Не потому, что вещество так ядовито, просто в слишком большой дозе ядовито может быть всё что угодно. Сразу вы отравления не почувствовали, потому что сначала в организм ввели антидот, а уже потом накачали вас наркотиком. Антидот, имел период естественного полувывода 22 часа. Он постепенно распадался, и действие наркотика стало форсированно нарастать. Высвободись яд сразу — вы погибли бы на месте. Но рассчитано всё было точно: сначала ярость, помутнение рассудка, а потом уже смерть. Яд редкий, врачи на Кьясне его даже не распознали, но они замедлили вам метаболизм и в капсуле перевезли сюда. Наш госпиталь специализируется на ядах.
Палочки погасли.
— Я удовлетворил ваше любопытство? — спросил медик.
Пришлось кивнуть.
— Ну вот и отлично. Дальше рекомендую слушаться медицинскую сестру. Эве Демажен весьма квалифицированная особа. И не надо ей превентивно хамить, просто вызывайте меня по личному коду. Сейчас вам вернут спецбраслет, я отправил вам свой номер. Пользуйтесь, это в ВИП-боксах не возбраняется. К тому же ваш случай довольно любопытный. Желаю здравствовать!
Медик откланялся и столкнулся на пороге палаты с бригадой реанимации.
«Вооружена» она была основательно — сразу двумя платформами с аппаратурой. Сейчас будут кровь пить…
Ветки за окном шевельнулись — Дерен тоже всё слышал. Это хорошо, он сообразительный мальчик. Мне мыслительная деятельность в ближайшее время вряд ли будет доступна.
22 часа… Меня могли отравить и на «Персефоне», ведь не только начмед имел доступ к моему телу. Но успевал и Энрек.
Понять бы ещё — зачем?
История сорок первая. «Без просвета»
Джанга. Чангарский госпиталь
Курение кхарги сродни медитации, но медитации публичной. Оно требует хотя бы одного зрителя.
Я не имел предубеждения к курящим, и профессор химии и аналитической медицины доктор Амар Есвец стал по вечерам задерживаться в моей палате. Ему не хватало собеседника, чтобы распечатать перед ужином порцию палочек.
Есвец садился на подоконник, чтобы не травить пациента, и начинал травить Дерена. (Я был уверен, что лейтенант не покидает свой пост под окном.)
Говорили мы с доктором так, словно искали тропу на болоте. Так же со мной общались когда-то на Гране, уводя от очевидного, тасуя смыслы.
Присматриваясь к скошенным уголкам глаз Амара (так он просил себя называть), я решил, что грантской крови в нём вряд ли больше четверти. Доктор не отрицал, но и не пускался в биографические исповеди.
Мы много и весело беседовали о борусах, о нравах старой Крайны, с осторожностью — о Доме Сапфира и, как по углям, об имперской политике на Юге.
Понятно, что разговоры эти падали на пересменку, когда дневную медсестру-тумбочку сменяла ночная сестра-штырь.
Невезение продолжалось — грудь и у этой почтенной леди отсутствовала напрочь.
Глядя в вырез халата ночной сестры, я познал очередную маленькую истину: лучше всяких лекарств больных поднимает на ноги вид красивой женской груди.
По ночам, просыпаясь от боли, я вспоминал Лиину и посылал ей голограммы ташипов, котят, щенков хайбора.
Дерен был прав про открытки: написать ей что-то словами было выше моих сил.
Ну что я мог ей написать? Что никак не могу ни выздороветь, ни сдохнуть?
Время шло. Состояние моё становилось то лучше, то хуже, словно я и тут оседлал какой-то неведомый маятник.
Здорово выручал Дерен. Его помощь не одурманивала, как медицинские препараты. Боль он снимал хорошо, но разобраться, что со мной творилось, тоже не мог.
Как только отпускала слабость, я пытался сам вычислить отравителя. Вариантов было немного: Энрек, кто-то из команды «Персефоны» или из храма.
Про команду крейсера и эйнитов нормальных версий не складывалось, бред это был. Только Дерен мог меня отравить — он был со мной рядом и на корабле, и в храме.
Но Дерен был свой. Его потолок — дурацкий прикол. А вот Энрек…
У Кота — другой мир, другие понятия, другие цели. Может, я сам не заметил, как перешёл ему дорогу? Именно он запер меня в клинике, но… Как-то не особенно постарался, что ли?
Если иннеркрайт пытался меня отравить, то почему не добил? Делов-то было — столкнуть с платформы. Шлюпки висели высоко, «поймать» меня никто не успел бы, идеальный несчастный случай.
Но Энрек почему-то решил не добивать, а заточить в госпитале на соседней Джанге.
На что он рассчитывал? Какие препятствия могла создать мне гражданская охрана, которую и до тела-то не допускают? Она разве что под ногами будет путаться, если надумаю убежать.
Три дня я честно отвалялся в контакте с аппаратом по контролю состава крови и «утками», на четвёртый стало чуть легче, и лежание начало напрягать.
К тому моменту я уяснил уже, что связаться с командованием не могу — Мерис сказал, что и без меня тошно, велел лечиться и с идиотскими идеями не лезть.
Идеи были. Но все мои попытки передать генералу что-то через парней тоже оставались без ответа.
Я даже заподозрил было, что Дерен меня обманывает, чтобы не беспокоить Мериса. Но потом сумел вылезти в окно, добраться до шлюпки и убедиться — это не Дерен, а сам генерал меня игнорирует.
Он что, решил, что я настолько больной?
Нет, можно было, конечно, связаться с Энреком. Но именно его поведение казалось мне наиболее подозрительным.
Сам он тоже ко мне не лез. Прислал пару дежурных фраз и затаился. Кот он и есть кот.
Вечером шестого дня доктор Есвец явился за двадцать минут до ужина. Загорелый, подтянутый, невозмутимый.
Я тщательно спланировал разговор, однако он оборвал меня с порога:
— И не просите!
— Вы невыносимы, Амар. — Я дрогнул углами губ, как усмехаются здесь аристократы. — Мне приходится по полдня подбирать аргументы, чтобы вы их даже не выслушали.
— Это вы невыносимы, — он вернул мне усмешку, усаживаясь на подоконник и прикуривая. — Внешностью вы — экзот, повадками — имперец, прикидываетесь воспитанником Локьё, но бесцеремонны, словно алаец. Может, перейдём, наконец, «на ты», иначе я сломаю себе язык об эти императивы?
— Ну, если это тебя не о-оскорбит… — протянул я.
Амар не выдержал — захохотал.
Шутка была изящной — переход «на ты» не может оскорбить непривыкшего выкать экзота, но звучит такое предположение
