медленно на Веша.
— Ты на что мне тут намекаешь? Ягодами ты недозрелыми, что ли, обожралс…
— Вран, посмотри-ка, что я нашла! — звонкий голос Баи Сивера прерывает.
Усмехается Вран торжествующе.
— Ну вот, слышишь — зовёт она меня, поглядеть на что-то я должен. До скорого, дружок.
— Нет, погоди, никуда ты не…
Отмахивается Вран от Сивера, одним движением из хватки его вырывается — и вот уже у Баи он, на коленях над чем-то на земле стоящей.
И не бежит за ним Сивер почему-то — может, потому, что поймал взгляд Баи предупреждающий издалека.
— Смотри-ка, — задумчиво Бая повторяет, одну из корзинок дедковских то туда, то сюда наклоняя и Врана к ней подманивая. — И впрямь ягодами полнится. Надо же. И почему обратно на кусты их не стряхнул?
— Ягодами?.. — озадаченно Вран переспрашивает. — Да вроде бы не было в корзинках этих яг…
Присаживается и он перед корзинкой, на ягоды эти чтобы посмотреть — и попадается вдруг на том же, на чём сам дедка поймал.
Только не корзина голову его накрывает, а губы — губы баины.
И уже сам Вран на земле в мгновение следующее спиной растягивается, и улетает корзинка, пустотой весёлой сияя, и ловко Бая бёдра его седлает, и гуляет в волосах её золото закатное, и сверкают глаза её тёмные нетерпением таким, что и родную душу Врана искрами своими прожигают, и украденную — и всё тело сразу и насквозь.
Как же прекрасна она. Как же невыносимо красива.
— А Сивер как же? — хрипло Вран спрашивает.
Ведь видит, видит всё, наверняка в оцепенении на них сейчас таращится, нечисть неугомонная.
Усмехается Бая широко, лукаво, за волосы голову его чуть вверх оттягивая.
— Да срать я хотела на Сивера, Вран, — мягко она отвечает — и в новый поцелуй Врана увлекает.
Не возвращается Вран к вечеру к Бушую, наверняка бушующему.
Да и к ночи — не возвращается.
К утру только.
Глава 15. Лес зовёт
Бушуй не засыпает.
Бушуй не смыкает глаз ни на закате, в свой обычный послеобеденный сон, ни после захода солнца, когда стариковская землянка погружается в мягкий мрак, ни даже когда в не затянутое ничем оконце заглядывает первое серебро луны.
Бушуй бдит.
«Ну, сегодня-то ты никуда не денешься, — торжествующе сказал он Врану. — Уж я за этим прослежу».
И это в каком-то смысле даже достойно уважения — потому что точно так же Бушуй не спал и предыдущей ночью.
Да, как бы Вран ни относился к Бушую, но такая воля во вред себе — это, безусловно, что-то необычное. Умное ли? Вряд ли. Но необычное.
— Ну что, Вран с Белых болот, — спрашивает Бушуй, вальяжно прислонившийся спиной к земляной стене и вычищающий ножом грязь из-под ногтей. — Ну что, братцы мои оттуда же — что молчите вы, что сидите да глазами хлопаете? Может, расскажете мне что-нибудь, коль не спится вам?
— Горазд ты над ними поиздеваться, Бушуй, — недовольно говорит Лада. — Запер их здесь по воле собственной, когда всё сделали они, что должны был…
— Цыц, — весело Бушуй глазами сверкает. — С чего это они «всё» сделали? Нет, не всё, пока я не скажу. Поговорить я с ними хочу. Это тоже их работа. А ну прекрати немедленно, дурень окаянный! Для этого тебе, что ли, нож предназначен? Сейчас знаешь, куда тебе нож этот воткну?
Косится на него лениво Горан, нож бездумно в стену швырявший и замахнувшийся было для броска ещё одного.
— Ну, у тебя-то нож в хорошем месте, Бушуй, — отвечает он с той же ленью великой в голосе. — Ещё б в носу им поковырял.
— Ха, в носу, — оживляется валяющийся рядом с Гораном Зоран.
— А ну… — угрожающе повторяет Бушуй, но братьев уже не остановить — слишком уж им обоим понравилась горановская шутка.
— Нерев, ты слушаешь меня? — дребезжит из другого угла еле слышно старушка. — Я тебе говорю, говорю, а ты на меня даже не смотришь…
— Мы слушаем, бабуля, — тут же откликается Верен. Вран едва различает его — до самой дальней стены не достаёт даже лунный свет.
— Да ты-то слушаешь, милый, — ласково отвечает ему старушка. — Ты-то всегда меня слушаешь, а вот брат твой…
— И как сходите на столько охот удачных, как я, тогда и будете мне указывать, что мне с ножом моим делать, нахлебники пустоголовые!
— Ха, а что, на охоте разрешают ножом в носу ковырять?
— А кто разрешает — Лесьяра?
— Или предок из леса вечного?
— Или хозяин?
— Или олень посредь поляны останавливается и говорит: так, Бушуй, ну ты уж много наших перебил, теперь — можно!
— Ха, олень! Ну умора!
— Так вот, милые мои: было это лет десять назад… или двадцать… Нет, точно не больше двадцати — Баечка ещё не появилась… Хотя…
Да уж, устало думает Вран. Было бы неплохо, если бы и сейчас «Баечка» появилась — да, видно, не судьба.
Вран, по правде говоря, немного увлёкся. Вран, если честно, сам немного виноват в том, что довёл Бушуя до измывательств таких решительных — совсем немного. Из-за Врана, в сущности, все — и Верен с Неревом, и Горан с Зораном — здесь и сидят безвылазно.
Потому что сам Вран неизменно выходил отсюда каждую ночь в течение дней уж десяти, наверное. К Бае. К кому же ещё. Дожидался, пока Бушуй уснёт — и прощай, стариковская землянка.
Было у Врана, конечно, небольшое оправдание: чудо первое. Да, именно его он в лесу все эти дни и искал. Не слова баины игривые, не взгляды её лукавые с намёком вечным, не губы её мягкие, но уверенные, не выдохи её прерывистые, довольной истомой наполненные, — только чудо. Уж как они с Баей разыскивали тех несчастных, кому Вран помочь бы мог — словами не описать. Весь лес обошли, каждую ложбинку изучили, каждое дерево спинами проверили — в основном Вран, любила Бая это дело — в деревья его лопатками вжимать. Но почему-то не оценил Бушуй поисков их самоотверженных — как застал их несколько дней назад на границе на рассвете, так исказилось его лицо гневом, с трудом сдерживаемым, так вперились его глаза колючие в шею вранову, на которой один из плодов исследований их увлечённых расцветал…
…так и решил Бушуй службу свою бессонную нести, уже ни днём, ни ночью Врана из дома стариковского не выпуская. А заодно — и всех остальных. Уж не знает Вран — вроде бы не так много дочерей у Лесьяры, две всего, а не пять, и то — одна
