из-за денег он приходит и улетает как торпеда. С этим не ошибешься. Он как подсевший на героин выходец из благородного дома, опустившийся до этого по какой-то омерзительной случайности. Ни разу никоим образом он не чувствовал связи между собой и братьями по несчастью. Раз в неделю ему приходится смешиваться с этим сбродом, чтобы получить дозу, но на это он отводит немного времени. Туда-обратно: в спешке и не без презрения, ненавидя себя при мысли, что удовольствие может читаться на его лице, убеждая себя, что это в последний раз. Однако такого не бывает. Доказательство? Мы продолжаем говорить друг другу «до свидания». Пару раз на наших встречах мы говорили о его девушке, о том, что не так или стало не так. Не скука ли убивает то, что, казалось, всегда будет приносить удовольствие? Если существует архетип проститутки, то должна сказать, что подружки и жены тоже сделаны из одного теста. И эпитафия на могилах, где они покоятся по полчаса пару раз в месяц, полна серьезных слов: когда-то я была мечтой, потом я стала единственной и умерла от этого.
Мужчины говорят, что раньше она любила секс. Раньше мы проводили ночи напролет, занимаясь любовью. Раньше я трогал все ее отверстия. Раньше она мне отсасывала. Раньше. Раньше чего? Не у всех ведь жизнь похожа на жизнь того молодого турка, отца уже трех девочек и женатого на верующей, чей пленительный рот вытворял такие чудеса, когда они были помолвлены, а на следующий день после свадьбы сказал: теперь с минетом покончено. Редко встретишь женщин, по собственной воле заколачивающих себя в гроб под названием замужество и уносящих за собой своего мужа.
Настоящая проблема — это время. Как можно противостоять времени? Быть может, мужчины выбирают бордель в качестве оружия в борьбе против этого сильного, невидимого и непобедимого врага. Он кажется им меньшим грехом, простить который будет проще, чем любовную историю на стороне, только вот презирать его тоже будет легче.
Публичный дом — часть неизбежной скромности общества: это мужчина и женщина, сведенные к своей прямой сущности — к плоти. И эта плоть чувствуется на вкус, пахнет и дергается без тени задних мыслей, без малейшей попытки думать рационально. Есть лишь плюс и минус, глупо проникающие друг в друга, потому как в этом состоит конечная цель, финишная прямая этого сумасшедшего бега. И в этой глупости, в этой плоской энцефалограмме желания одних животных обладать другими, никто из них не осознает наличия в высшей степени умственной борьбы двух человеческих существ со временем. Время. Потому что ничего другого и не существует. Есть время, а в самом конце — смерть, старшая сестра скуки, которая знает, что такое честность.
Все это заставляет задуматься. Любой, кто состоял в паре, знает или предполагает, в какой мере потеря себя может иметь двойной эффект. Мы даем себе соскользнуть туда с наилучшими намерениями, будто опускаемся в горячую ванну. И вдруг чувствуем, как уменьшается необходимость казаться. Именно вместе с этим в колыбели взаимной любви медленно стирается вежливость, обычно сглаживающая острые углы. Потихоньку мы уже ни к чему себя не принуждаем, и это хорошо, думается мне.
Или же? Ну кто не был хоть раз одним из двух: ТОЙ, ЧТО С ТВИКСОМ во рту, в бесформенных леггинсах, или тем, кто в похожей одежде вслух громит Bayern[15] во время Лиги чемпионов УЕФА, — и при этом не чувствовал вспышки неосязаемой опасности, давящей на либидо в паре? Кому как не мне знать. Это не значит, что качество секса обязательно портится, просто он становится выигранной заранее партией. Не хватает именно возможности провала.
И, видимо, эта возможность промазать обладает феноменальной привлекательностью. Помню, как однажды Маргарет провожала клиента до дверей. Я тогда услышала, как этот мужчина спросил у нее шепотом, понравилось ли ей проведенное с ним время. Стоя на кухне у приоткрытой двери и поедая шоколад, предназначенный для клиентов, я почти рассмеялась от смелости и в то же время наивности его вопроса и уже представляла, что будет стоить Маргарет ответить ему с улыбкой: «Все было замечательно, дорогой». Но вместо этого она выдержала неуютную паузу, а после вздохнула:
— Могу ли я быть полностью откровенной?
— Ну… конечно же, — ответил клиент, уже наверняка жалея, что открыл рот, тогда как мог просто своровать прощальный поцелуй и уйти полным иллюзий.
— Если бы это было, например, свидание, назначенное в Tinder, скажем так, я не уверена, что я перезвонила бы тебе.
Держу пари, что даже по разные стороны кухонной стенки я и ее клиент остолбенели в одинаковой ошарашенной позе. Я даже жевать перестала.
— Но… что же не сработало?
— Дорогой, не принимай это на свой счет. Я не говорю тебе больше не приходить. Если хочешь, ты можешь снова прийти, когда угодно.
— Я так хотел тебя, я что, был слишком быстрым?
— Было немного. Но это нестрашно. Это не мешает тебе попытаться снова. Ты не можешь прийти на встречу со мной в первый раз и с разбегу попасть в яблочко.
— Однако вид у тебя был довольный.
— Да, вид. Но раз вида тебе было недостаточно, я предпочитаю сказать тебе правду.
— Что я должен сделать? Скажи мне.
— Ах нет, я ничего тебе не скажу. Ты должен научиться, как быть со мной. Как с любой женщиной. А теперь, дорогой, нам нужно прощаться, у меня много дел.
Он вернулся через несколько дней.
Обычная ли женщина, проститутка ли — когда мужчина оказывается один на один с кем-то из них, обе они являются одним и тем же таинственным созданием, на лице которого мужчине хотелось бы видеть улыбку.
Bold As Love (instrumental), Jimi Hendrix
В работе над этой книгой не проходит ни дня, ни часа без того, чтобы я не осознала, что наверняка выбрала плохую сторону истории. Нет, не плохую — скажем так, не ту. Не самую интересную. И это подталкивает меня к вопросу, не родилась ли я не по ту сторону баррикад. Я должна была родиться мужчиной, боже мой, в этом конкретном случае: я должна была быть мужчиной.
Я была бы королем клиентов. Если бы только я могла на один день (на очень долгий день) переместить свой женский мозг в тело молодого человека — не сильно молодого, не слишком красивого. Отнюдь не слишком красивого: не этим больше всего удается восхитить проституток, не этим добиваются от них драгоценной вещи — чтобы они дали волю
