«представлял своих русских-скифов не просто как азиатов, а скорее как независимый третий элемент между Европой и Азией, который веками защищал Запад» [Riasanovsky 1967: 68]. Во время работы над «Катилиной» Блок был связан с группой, называвшей себя «скифами», во главе с литературным критиком Ивановым-Разумником. Незадолго до начала работы над очерком Блок услышал выдержки из статьи Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре», анализа поэмы «Двенадцать» и «Скифов». Е. А. Дьякова утверждает, что эта статья повлияла на «Катилину» [Дьякова 1991: 422]. Иванов-Разумник заявил о важности подрыва европейского старого мира изнутри, как христианство когда-то подорвало «старый мир» Рима. Он также написал, что «европейскость» существовала в России, как и в Европе, и призвал русских скифов провозгласить новую эру свободы Европе. См. [Иванов-Разумник 1920]. Больше информации о русских скифах см. в [Hoffman 1979]. Следует отметить, что Блок, как пишет Пайман, «совершил ошибку, путая монголов со скифами» и считая обе народности отличными от Европы и равнодушными к европейской культуре [Pyman, 2: 292]. Он узнал от С. Ф. Ольденбурга, что скифы, по всей вероятности, азиатами не были [Блок 1997–2014, 5: 477].
282
См. также воспоминания родственника Блока о том, что поэт связывал «социалистическое строительство» с отсутствием вдохновения после весны 1918 года [Блок 1997–2014, 5: 346], и недавно опубликованную запись в записной книжке от 1919 года, в которой он называет большевистское правительство автократией [Магомедова 1999: 278]. В этом ключе можно также истолковать речь Блока 1921 года «О назначении поэта», посвященную Пушкину, в которой он призывает к свободе в искусстве. Важно, что, хотя Блок и отвергал в «Катилине» избыточные схемы трилогии «Христос и Антихрист», он настаивал в речи 1920 года о постановке пьесы Мережковского «Царевич Алексей» (переработка «Петра и Алексея»), что Мережковский был «художником». Пьеса вызывала в памяти среду исчезнувшего «Мира искусства» начала двадцатого века и таким образом служила воплощением способности культуры сохраняться во времени, добавляет он («О Мережковском» (6: 394–395)). Об этой речи см. [Pyman 1984: 260].
283
Иванов В. Собрание сочинений: в 4 т. ⁄ под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт.
Brussels: Foyer Oriental Chretien, 1971–1986. T. 3. С. 578. (Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках с указанием номера тома и страницы. – Примеч. ред.)
284
Фотиев включает в оценку более поздние стихотворения Иванова из «Римского дневника» 1944 года, но отдает предпочтение сонетам, считая, что это «самый совершенный в русской литературе гимн Вечному Городу» [Фотиев 1964: 227]. В статье 1935 года философ Николай Бердяев описал Иванова «самым утонченным и универсальным по духу представителем не только русской культуры начала XX в., но, может быть, вообще русской культуры» [Бердяев 1935: 9].
285
Вячеслав Иванов начал писать сонеты по прибытии в Рим в сентябре 1924 года; он отослал девять сонетов под заглавием «Римские сонеты» своему другу Михаилу Гершензону в Москву в январе следующего года. Несколько из них были в дальнейшем опубликованы в переводе (на немецкий и итальянский), но в виде цикла они были напечатаны только в 1936-м в «Современных записках», т. 62. К этому моменту Иванов передвинул сонет «Monte Pincio», написанный вторым, в конец цикла (Ольга Дешарт, «Примечания» (3: 849–850)).
286
Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида ⁄ пер. с лат. С. А. Ошерова. М.: Художественная литература, 1979.
287
«В течение девяти семестров, которые он провел в Университете Берлина, с осени 1886-го до весны 1891-го, он работал над историей Древнего Рима и Византийской империи, специализируясь на таких вопросах, как система налогообложения Египта и Римской империи, латинская и греческая палеография, римское право, экзархат Равенны и византийские институты в Южной Италии» [Davidson 1989: 26]. Более подробную информацию об учебе Иванова в Берлине, а также перечень его курсов и преподавателей см. у [Вахтель 1994: 353–376]. Диссертация Иванова «De societatibus vectigalium publicorum populi romani» была опубликована в 1910 году и переиздана в 1972-м. Русский историк Михаил Ростовцев вдохновил Иванова на ее опубликование; см. [Бонгард-Левин и др. 1993: 213–214].
288
Дешарт отмечает параллели между браками Зиновьевой-Аннибал и Шварсалон с Ивановым в Риме (Дешарт О., «Введение» (1:134)).
289
О курсе Иванова в Университете Баку, а также о его популярности среди студентов см. [Котрелев 1968: 326–327]. О жизни Иванова в Баку см. [Альтман 1995].
290
Хотя Иванов, по всей видимости, не имел намерения возвращаться в Россию, он покидал страну как представитель нового Советского государства, которому было дано оплачиваемое (хоть и скудно) поручение – которое он в конце концов провалил – создать Русскую академию в Риме. См. [Шишкин 1997: 517]. Советский гражданин, который никогда открыто не отказывался от гражданства (хотя оно закончилось в 1936 году), Иванов принял официальный статус «невозвращенца» только в 1929 году, когда его ежегодный запрос на возобновление стипендии и продление срока пребывания был отклонен. Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения) решил, что его «командировка» затянулась, и приказал возвращаться в Советский Союз, хоть результат и не был достигнут [Шишкин 1997: 520; Glad 1999: 258, 341, 554].
291
Муратов и Иванов были хорошо знакомы и вместе проводили время в Италии – об этом пишет Иванова в своих мемуарах. См. [Иванова 1992: 152]. Как и Иванов, Муратов пишет о римских фонтанах, пребывании Гоголя в Риме и о связях города с различными представителями европейской культуры. См., к примеру, [Муратов 1924, 2: 15, 26–27, 34–35].
292
См. [Ivanov D. 1986: 374].
293
О дионисийском и аполлоническом взаимовлиянии в этом процессе см. [Anschuetz 1993: 22–23].
294
«Таким образом, богу предшествует культ, культу – жертва, а жертве – экстаз. Бог, священник и жертва есть одно и то же, и это представление подтверждается современной антропологией» [Rudich 1998: 53]. См. также [Malcovati 1986: 291] и [Anschuetz 1993: 21]: «испытывающий экстаз стал воспринимать бога как того, кто пережил смерть, как предстоит и ему, и стал воспринимать себя как того, кто родился снова, как и бог. Таков индивидуальный аспект группового экстаза. Он дает возможность участнику оргии воспринимать Диониса как метафизическую реальность, которую Иванов приравнивает к истине».
