— И как же ты себя повел?
— Разозлился. А потом совершил большую ошибку. Я им подыграл.
— Ага.
— В самом деле. Так что, бла-бла-бла… все осложнилось. Я на девяносто девять процентов уверен, что к алтарю со мной пошла Эди. Моя Эди, ты понимаешь. А подмена произошла перед нашим отлетом в Чикаго.
Роберт представил, как Элспет сидит рядом с Джеком в самолете.
— Элспет до ужаса боялась летать.
— Они обе такие. Вот почему мы с Эди не навещали девочек, хотя сейчас это звучит как бред сумасшедшего. А выдало их другое.
Роберт ждал объяснения. Но вместо этого Джек сказал:
— Прошу тебя… ответ должен быть в бумагах Элспет. Иначе почему она так уперлась, чтобы нам их не показывали?
Роберт ответил:
— Не понимаю… что ты надеешься там найти? Элспет забеременела, ты — отец; сестры, зацикленные на себе, тут же решили, что надо просто поменяться документами, и все будет отлично.
— Я никогда не спал с Элспет, — выдавил Джек.
«У меня сейчас башка лопнет», — подумал Роберт.
— Минуту, — сказал он.
Поднявшись из-за стола, он направился в каморку для прислуги, нашел последнюю коробку с дневниками и с письмом Элспет и принес на кухню. Он вытащил тетрадь и начал перелистывать страницы, ища нужную запись.
— «Апрель, День дураков, тысяча девятьсот восемьдесят третий год», — прочитал он вслух и передал дневник Джеку. — На вечеринке, в Найтсбридже. Ты сильно напился. В дураках вроде бы должна была остаться Эди.
Джек держал тетрадь на расстоянии вытянутой руки и читал.
— А имя-то мое здесь не упоминается.
— Они вели дневник вместе, — ответил Роберт. Склонившись над плечом Джека, он указал на запись, следующую за прочитанной. — Это ответ Эди.
«Будь ты проклята. У меня может быть хоть что-нибудь свое?» — читал про себя Джек. В замешательстве он поднял взгляд.
— Они хотели как лучше, но не просчитали возможных последствий, — объяснил Роберт. — Не думаю, что это было направлено против тебя.
— Нет, конечно, — сказал Джек. — Просто я им подвернулся. — Он положил дневник на стол, закрыл глаза и стиснул зубы.
Роберт думал: «Он и вправду не знал о своем отцовстве. Боже мой». Вернувшись мыслями к Валентине, он ощутил беспомощность и ярость. У него отнялся язык. Наконец, указав на один из дневников, он сказал:
— Хочешь — можешь пролистать.
— Нет, спасибо, — ответил Джек. — Я узнал все, что хотел.
Он поднялся из-за стола, растерянный и слегка захмелевший. Посмотрев друг на друга, оба отвели глаза, не понимая, как вести себя дальше.
— Увидимся в Лодердейл-хаус, — сказал Роберт.
— Да-да. Мм… спасибо.
Тяжелым шагом Джек направился к выходу. Роберт прислушивался к его медленному подъему по лестнице. Открылась и захлопнулась дверь. Взяв бумажник и ключи, Роберт вышел купить цветы.
Прощание с Валентиной было устроено в Лодердейл-хаус, особняке шестнадцатого века, где когда-то жила Нелл Гвин;[119]сейчас в нем помещались художественная галерея, зал для свадебных торжеств, кафе. Для прощальной церемонии сняли просторное помещение на втором этаже, где проводились уроки рисования с натуры и занятия йогой. Зал был только наполовину обшит деревом и наполовину обставлен мебелью, как будто у плотников обеденный перерыв затянулся на десятилетия. Напротив входа на деревянной подставке стоял усыпанный белыми розами гроб. Остальное пространство занимали складные стулья. Джулия сидела между родителями в первом ряду и смотрела в окно. Она вспомнила, что кто-то рассказал им историю о том, как в этом особняке Нелл Гвин выронила из окна своего ребенка. Но Джулия не могла вспомнить, почему это случилось и какое окно оказалось роковым.
Гроб был белым, с простыми стальными защелками. Себастьян ходил по залу — поставил на конторку графин с водой и пустые стаканы, расположил только что доставленные венки перед гробом. Джулия подумала, что своей необычайной деловитостью и противоестественным спокойствием он похож на дворецкого. «Никогда не встречала дворецкого». Себастьян мельком взглянул на Джулию, словно прочел ее мысли, и невозмутимо ей улыбнулся. «Я сейчас разревусь, а если начну, потом будет не остановиться». Ей захотелось провалиться сквозь землю. Себастьян поставил коробку с салфетками рядом с конторкой. «Он этим занимается постоянно, это его работа». Джулия никогда не думала, что и она, и люди, которые ей знакомы, смертны. Покойники на кладбище были просто камнями, именами, датами. «Любимой маме». «Преданному мужу». Элспет — это забава, салонное развлечение; для Джулии она никогда не была по-настоящему живой. «А Валентина сейчас вот в том ящике». Этого не могло быть.
«Приди ко мне, — думала Джулия. — Явись мне, Мышка. Подойди, обними. Будем сидеть рядом и выводить наши секреты на планшетке. Или, если не сможешь, просто посмотри на меня. Больше мне ничего не нужно. Где ты? Ведь не здесь же. Но у меня нет ощущения, что ты ушла. Ты — моя фантомная боль, Мышка. Я тебя жду не дождусь. Я все забуду. Какая же я дура, Мышка. Явись мне, найди меня, вернись, где бы ты ни была. Будь со мной. Мне страшно».
Джулия взглянула на свою мать. Эди сидела такая сухая, чопорная; руки с побелевшими костяшками пальцев сжимали маленькую сумочку. «Ей тоже страшно». Отец грузно восседал на стуле рядом, от него сладко пахло табаком и алкоголем. Джулия прильнула к нему. Джек взял ее за руку.
Один за другим входили какие-то люди и рассаживались на складных стульях. Джулия повернулась посмотреть, кто это, но почти всех видела впервые. Пришли их знакомые по кладбищу. Джессика и Джеймс сели позади Пулов. Джессика погладила Джулию по плечу:
— Здравствуй, дорогая моя.
На ней была маленькая черная шляпка с вуалью — как будто звезды попались в сети. «Мышка была бы в восторге от этой шляпки».
— Здравствуйте.
Джулия не знала, что еще сказать: она выжала улыбку и повернулась лицом к гробу. «Мне было бы легче, если бы я могла сесть сзади».
Распорядительница, с папкой в руках, стояла в дверях, наблюдая, как люди рассаживаются. На ней был какой-то красный балахон, ниспадавший складками с плеч. Джулии было интересно, что произойдет дальше. Панихиду они заказали светскую. Роберт организовал ее через Британское гуманистическое общество. Он спрашивал у Джулии, не захочет ли она сказать несколько слов. У нее в сумочке лежала несколько раз сложенная, исправленная и исчирканная речь. Все эти словеса были такими неправильными, неуместными, какими-то нечестными. Мартин заранее прочитал текст и помог ей кое-что переформулировать, но все равно речь не передавала того, что хотела сказать Джулия. «Неважно, — убеждала себя Джулия. — Валентина все равно не услышит».
