Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
— Подлец… оборотень! Что ты наделал? Дай сюда мои бумаги!
— Что вас смущает, капитан? — спросил Ениколопов, не выпуская доносов из своих пальцев. — Ваши подозрения (да!) справедливы. Я сознаю — подлец и негодяй. Хорошо… Дальше!
Дремлюга, сидя в кресле, расслабший, махал кулаками:
— Ты лезешь в доверие к губернатору. А он, олух царя небесного, уши перед любым развешивает! Ты и князя хочешь перетащить на свой корабль? Не дам… Ты же его предал. Борисяка я поймал благодаря тебе! Куда пойдешь ты теперь, мозгля тамбовская? Куда? Я тебя выведу на чистую воду, ты у меня в кулак насвистишься!
Ениколопов внимательно выслушал жандарма.
— Да, — сознался, — с князем действительно вышло некрасиво. Но, мой любезный голубой господин, что вы можете иметь ко мне? Какие претензии?.. Предупреждаю; вы говорите — как представитель власти, а я буду отвечать — как состоящий под надзором у этой власти. Что я сделал такого, что могло бы преследоваться вами как противоправительственное деяние? Пожалуйста — отвечайте!
— Нет, — осунулся Дремлюга, — такого ты ничего не сделал…
— Так чего же ты, хам, пришел сюда в скрипящих сапогах, с пробором на глупой башке? Уж не кажется ли тебе, что ты умнее меня, Ениколопова?
— Ты… провокатор, — сказал Дремлюга.
— Все в этом мире объяснимо, — ответил Ениколопов. — Да не будь таких, как я, на чем бы вы, жандармы, свою карьеру делали? Вы же — глупцы, вам ли было поймать Борисяка? Он хитрее вас…
Дремлюга вытянул широкую мужицкую лапу:
— Дай сюда! Верни… слышишь?
Ениколопов швырнул свои доносы в огонь печи, помешал кочергой, и они разом вспыхнули, быстро испепеленные.
— Липа! — вздохнул эсер. — Ты, куманек, бумаги опасайся… Однако в одном ты прав: князю будет неприятно, ежели он узнает, что Алиса Готлибовна была застигнута по моей вине. А потому, как близнец близнеца, прошу: не надо делать резких движений. Каждое свое движение прошу отныне согласовывать с моим, капитан!
— Да провались ты… Завтра же, — пригрозил Дремлюга, — я все расскажу Борисяку, и посмотришь какую из тебя сделают котлету деповские товарищи!
— Завтра?.. — усмехнулся Ениколопов. — Надо еще дожить до завтра. Вы знаете, капитан, что я слов на ветер не бросаю. И не я, так другие, стоит мигнуть только, — взорвут!.. Что еще?
Дремлюга задумался — тяжело, безысходно.
— Тогда, — решил, — оформим договор. Как и положено. Сто сорок рублей помесячно я готов платить. Никто не узнает. А больше — не могу: мы же не Москва, а Уренск, сметы у нас не жирные!
Опираясь на кочергу, как на стек, Ениколопов ответил:
— А вам не приходила такая мысль, что я могу быть бескорыстным? Мне ли драть с вашей богаделенки по сто сорок? Сами-то вы зубами на каждую полушку щелкаете. Я не провокатор! — крикнул Ениколопов, замахиваясь кочергой. — Я все делаю ради идеи…
— Ври, ври, — ответил Дремлюга. — Идеи могут быть у Борисяка, я это знаю, а у тебя их и не ночевало… Ты же — наш!
Ениколопов отставил в угол кочергу, побледнел.
— Разговор закончим, — сказал он спокойно. — Я выпускаю вас живым отсюда при одном условии…
— Ну? — спросил Дремлюга, потянувшись в карман.
— Да нет, — ответил Ениколопов. — Ваш револьвер у меня. Вот он… возьмите, капитан! Мы же не дети… Повторяю: выходите от меня живым при одном условии. Можете травить большевиков, как вам угодно. Но никогда не мешайтесь в мою борьбу, в борьбу междупартийную! Иначе… Вы меня извините, Антон Петрович, но иначе для вас кончится очень плохо. А меня не трогать… Взорву!
Дремлюга шагнул к дверям. Сорвал с гвоздика свою фуражку.
Его бросало от стенки к стенке.
— Двести! — крикнул он от порога.
— Иди к черту, — ответил Ениколопов. — Я не провокатор…
Ночная темнота едва-едва светилась редкими фонарями. Ничего не было решено, но зато все было решено. Вот так! Это верно: революция, как алмаз, имеет много граней, и одна из них вдруг вспыхивает небывалым цветом — черным…
2
— Господин Иконников, — начал Мышецкий официально, — я знаю вас как человека, мыслящего шире вашего почтенного папеньки, и, несомненно, вы прислушаетесь к моим словам. (Геннадий Лукич покорно кивнул — весь внимание.) Двадцать шесть губерний Российской империи, — продолжал князь, — в число коих входит и наша область, испытали страшный недород. Теперь, когда опубликованы отчеты, видно катастрофическое положение внутри России. По всей стране земства хлопочут о снимании рогаток перед частной благотворительностью и частными пожертвованиями…
— Вы угадали мои мысли, князь. Нужды народа всегда были близки моему сердцу, и… Кстати, — спросил Иконников, — во сколько сейчас оценивает министерство пуд хлеба?
— Семьдесят пять копеек.
— Тысячу пудов, князь, вы уже имеете!
— Мало, — ответил Мышецкий. — Не забывайте, Геннадий Лукич, что близятся выборы в думу, а вы, ссудя Уренскую губернию хлебом, сядете в кресло Таврического дворца… Не так ли?
Иконников-младший слегка поморщился:
— Цинично, князь, но зато откровенно… Благодарю!
— А что делать? — даже не смутился Мышецкий. — Ведь не для себя же я прошу. Приду в «Аквариум», и Бабакай всегда нарежет мне хлеба, сколько хочу… Конкордия Ивановна имела неосторожность угробить Мелхисидека. Извините, но мне более занять негде! Одолжите хоть вы… для народа! Для нашего несчастного россиянства!
— Две тысячи пудов, — поклонился Иконников. — Сегодня обед в Купеческом клубе, и я объявлю об этом… Но, князь, хочу внести некоторую поправку: сейчас хлеб отодвинут на край стола, а в солонке лежит вопрос о демократии. Проблему с хлебом вы разрешите, я знаю вашу настойчивость. Но вот каково-то будет в Уренске, когда все кинутся с ножами резать каравай свобод?
Мышецкий оценил шутку и махнул рукой — огорченно:
— Боюсь, что мне останутся одни корки. Причем — обгорелые и совсем невкусные. Ладно, как-нибудь пережую…
Проводив Иконникова, Сергей Яковлевич велел Огурцову соединить его с редакцией «Уренских губернских ведомостей».
— От вас требуется сейчас, — наказал он редактору, — передовая статья, почти официоз. А смысл таков: никаких волнений, ибо местная власть прилагает все старания к удовлетворению нуждающихся хозяйств. Частная благотворительность начеку!
В ответ — поразительная новость:
— Все ушли, князь. На типографии — замок… Забастовка!
Сергей Яковлевич заметался возле аппарата:
— С чего бы? Издание официальное. Работа хорошо оплачивается. Какие могут быть требования у бастующих?
— Забастовка не ради личных нужд, а ради солидарности с бастующими типографиями Москвы, — пояснил редактор.
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 178
