— Тогда мы сделаем таким образом. Сначала я застрелю Белтэ. Потом я застрелю начальника службы безопасности. В самом конце я выстрелю в тебя. Сначала в одно колено, затем в другое. И наконец — в живот. Говорят, выстрел в живот ужасен, это самый тяжелый способ умирать. Может, ты все же предпочтешь сообщить, где он.
Тассо, брат Рац, направил взгляд и оружие на меня.
Я — тряпка. От страха перед болью и перспективой смерти колени мои задрожали. Я схватился за спинку стула, чтобы не упасть.
— Так что будем делать? — спросил брат Рац у К. К.
К. К. сказал, что он, конечно, может рассказать, где находится манускрипт, — если уж нужен такой пустяк. В ушах у меня звенело, я не уловил, что он говорит. На несколько секунд я потерял сознание. А может быть, в меня выстрелили.
— Где? — крикнул брат Рац так громко, что едва не сорвал голос.
Только теперь я заметил две красные точки, которые танцевали на лбу брата Раца. Я подумал, что мне это мерещится.
— Где? — крикнул он еще раз.
— Конечно, послушайте меня… — начал К. К.
Снайперы, как я узнал позже, уже лежали в прикрытии грузовика, который стоял около штабного барака. Через микрофон на одежде начальника службы безопасности они слышали каждое сказанное слово.
— Мы знали, что он понял: мы его разоблачим и вы являетесь самой естественной целью для него, — объяснил начальник службы, когда все кончилось. — Мы все предусмотрели. Сделав шаг в сторону, я дал снайперам возможность беспрепятственно стрелять.
Когда две лазерные точки нашли друг друга на потном лбу брата Раца, взорвалось окно, а потом голова монаха. Зрелище не из приятных. Мне до сих пор мерещится эта картинка. Я бросился на кучу осколков стекла. Но все уже кончилось. Останки брата Раца лежали в той крови, которую он считал священной.
РИМ
май 1970 года
Свет.
Интенсивный, слепящий свет.
И воздух.
Я икаю. Кашляю. Хватаю воздух ртом.
Воздух…
Закрываю глаза локтем. Плачу. Кашляю.
Они кладут крышку на пол. Свет режет глаза. Меня вынимают из гроба. Часть меня осталась там. В гробу. Меня моют. Одевают. Мужчина с добрым голосом дает мне кекс и стакан сока.
* * *
Сильвана сидела на стуле в большой пустой трапезной монастыря. Ее ранец лежал рядом со стулом. Блузка приклеилась к тщедушному тельцу девочки. Лицо было бледным, вспотевшим.
Джованни расплакался:
— Сильвана!
Его голос заставил ее посмотреть вверх. Слабая улыбка. Но она не встала. Не бросилась ему навстречу. Она осталась сидеть на стуле, склонив голову набок.
Что они с ней сделали?
— Сильвана! Девочка моя!
* * *
Папа…
Вижу его, солнце светит мне в лицо.
Папа?
Папа пришел забрать меня. Или это кто-то другой и только выглядит как папа. Кто-то вошел в тело папы, смотрит на меня глазами папы.
Ло-Ло ушел. Вечно он исчезает.
— Сильвана! — говорит папа.
* * *
Он подбежал и поднял ее. Она слабо обхватила его за шею.
— Сильвана, Сильвана, Сильвана, — шептал он ей в волосы, которые были жирными и мокрыми от пота.
Ее кожа казалась холодной и липкой. Запах от нее был ужасный.
* * *
Он поднял меня со стула. Его голос идет откуда-то издалека:
— Сильвана, Сильвана, Сильвана…
Я пытаюсь улыбнуться. Он действительно мой папа? Где мама? Где Белла?
Пахнет он как папа.
* * *
— Как ты себя чувствуешь, дорогая?
Сильвана икнула.
— Папа пришел забрать тебя. Мама тебя ждет. Дома. Она так боялась за тебя! Теперь все будет хорошо.
Девочка прижалась к нему.
Джованни слушал ее жадное дыхание, она словно не могла надышаться.
— Теперь все кончилось, дружок.
Он посадил ее на стул и подержал ее лицо в руках. Боже мой, что они сделали с ней? У нее был далекий безразличный взгляд. Он провел рукой по мокрому лбу дочери. Затем зло повернулся к группе мужчин, стоявших за его спиной:
— Что вы с ней сделали?
Великий Магистр шагнул вперед:
— Ей не причинили зла, профессор Нобиле.
— Посмотрите на нее!
— Несколько дней на свежем воздухе, и все будет в порядке.
— Свежий воздух?
— Ей не причинили вреда.
— Во имя Господа, неужели вы не могли держать ее взаперти в помещении? В квартире? Почему — это?
Великий Магистр медленно развел руками. Из-за этого движения он стал похож на епископа в соборе.
— Потому что так предписано.
— Предписано? Где?
— В святом писании.
— В Библии не написано ничего, ни единого слова о таких… безобразиях! Ни единого слова!
— Есть и другие святые писания, профессор Нобиле, кроме Библии. Об этом такому выдающемуся теологу, как вы, должно быть известно.
— Вы безумцы — вот что я вам скажу. Вы безумцы! Безумцы! Господи мой боже, да как же вы не понимаете…
Сильвана потянула его за рукав.
— Человек должен подчиняться и поклоняться своим богам, — сказал Великий Магистр.
— Богам, да? Богам? А собственно говоря, о каких богах вы говорите?
* * *
Папа…
Он сердится. На мужчин.
Папа, не надо сердиться.
* * *
Когда они поехали в Рим, наконец пошел дождь.
Сильвана сидела у Джованни на коленях. Великий Магистр и двое его громил сидели тут же. Второй автомобиль с двоими мужчинами ехал следом. Тучи несли тяжелые занавеси проливного дождя. Капли дождя стучали по крыше и рикошетом отскакивали от асфальта. Усыпляющие монотонные передвижения дворников на лобовом стекле автомобиля напомнили ему о метрономе в доме учительницы музыки, у которой он учился до двенадцати лет. Движение транспорта в сторону Рима во второй половине дня затихло, но навстречу им из города тянулся плотный поток автомобилей. Джованни подумал, сколько лет ему предстоит пробыть в заключении. То, что Сильвана похищена, будет, надо полагать, считаться смягчающим обстоятельством. Но в любом случае он не имел никаких прав стрелять в не имеющего к этому отношения египтянина. Хотя выстрел был случайным. Он не собирался стрелять. Впрочем, он не имел права носить с собой пистолет. Во всяком случае, заряженный. Убийство по неосторожности — лучший вариант. Преднамеренное убийство, если ему не поверят. Заказное убийство — худший вариант. Как бы то ни было, он специально искал и нашел старый револьвер, зарядил его, пришел в университет, дождался декана и египтян. Об убийстве по неосторожности в этом случае трудно говорить — в юридическом смысле, — хотя он и не планировал убийства. Ему должны поверить? Сколько лет он может получить? Десять? Больше? Раньше он никогда особенно не размышлял на тему Уголовного кодекса. Преступники, думал он обычно, заслужили свое наказание. А теперь он стал одним из них.
