— Экспонат? — мама хлопнула дверцей холодильника и села, так ничего и не достав.
Она сегодня была какая-то растерянная или задумчивая. Но на мой вопрос «Что случилось?» отмахнулась, не захотела делиться.
— Давно, лет двадцать назад в нашем музее случилась одна история. Не нашумевшая. Скорее, наоборот, её очень старались замять, — вздохнула она. — Тогда в секции нумизматики шла инвентаризация монет Византии. Более двенадцати тысяч экземпляров решили описать, сфотографировать и сделать электронный архив по аналогии с Британским музеем. Наши молодые специалисты как раз вернулись оттуда со стажировки. Ну и одна из сотрудниц, выпускница магистратуры Бирмингемского университета, куда отправляли наших особо талантливых студентов, устав возиться в тесной комнатушке архива, забрала часть коллекции домой. И никто бы не заметил никакой пропажи, да пропажи и не было. Просто девочка приболела, а к тому времени как вышла и принесла эти медяшки, которым рубль цена в базарный день, уже разразился скандал. Стали выяснять — ничего и не пропало. Но нарушение же! Нельзя оставить так, тем более до главного руководства дошло, девчонку чуть не с собаками по городу разыскивали. Её хотели уволить, но она сама заявление написала, бедняжка. И ушла. Говорят, даже фамилию сменила. Но может, просто замуж вышла.
Девушка. Двадцать лет назад. Британский музей. Бирмингемский университет. Наследие древней цивилизации, Византии… щёлкало у меня в голове, словно костяшки старых деревянных счёт, ложась одна к одной. В плюс.
— А в чём тогда скандал? Если ничего не пропало? — открыла я свой блокнот, резко покрываясь холодным потом. Это же не может быть совпадением?
— Тогда ведь одной Византией не ограничились, — вздохнула мама, посмотрела на лежащий на столе телефон, словно ей надо было позвонить, но передумала. — Стали всю нумизматику переписывать. Все эти чёртовы ордена, медали, драхмы, свинцовые печати, запонки с масонскими символами — более миллиона единиц. И среди них, будь они все неладны, откопали какую-то американскую монету позапрошлого века. Признали её шибко ценной, давай запросы слать по своей находке. Вот тогда мы горя и хапнули…
Я сглотнула. И, если бы стояла, то сейчас, пожалуй, села бы. Уставилась в свой блокнот, потом в телефон. И как в итоге замяли чуть было не разразившийся международный скандал, признав фальшивкой и ошибкой музейных экспертов прототип десяти центов, созданный монетным двором США, что так и не был пущен в обращение, прослушала в пол уха.
— Эта монета? — показала маме, развернув к ней экран.
— Похоже, — прищурилась она, разглядывая тётку с распущенными волосами на аверсе.
— Тридцать миллионов долларов, мам, — прочитала я пояснение, — именно за столько одна из таких монет ушла в коллекцию частного покупателя несколько лет назад. А всего их было выпущено не больше десятка. Я стесняюсь спросить, что сделали с вашей?
— Выкинули, — кашлянула она и всё же потянулась к телефону. — Я же говорю. От греха подальше кинули в печь музейной котельной и… всё. Если я заикнусь про Ван Эйка, боюсь, его ждёт та же участь.
— Мам, — остановила я её руку, — а фамилия той девочки, что уволили, случайно была не Вересова?
— А ты откуда знаешь? — подняла она на меня глаза и передумала звонить. — Да, Аллочка. Алла Вересова. Хорошо её помню. Так она потом и уехала. Благо сейчас всё оцифровано, можно в любой точке мира жить и работать, а хорошие редкие специалисты, как она, востребованы всегда.
И вот теперь, кажется, я точно поняла, что к чему.
Частные коллекционеры. Узкий закрытый круг ценителей антикварного искусства. Уникальные коллекции. Бандиты. И как там сказал Илья Витальевич Любимов? Доходность и оборот сравнимый с алкоголем и лекарствами?
— Мам, пару минут мне ещё удели, хорошо? — перехватила я очередной её взгляд на телефон. — Скажи, а в запросах Модеста Спартаковича, что носит очки Картье с пантерами, случайно не было, — я открыла блокнот. — Пряди волос Наполеона?
Мама улыбнулась.
— И много за них дают?
— Не очень, — я посмотрела в свой телефон. — Гугл говорит миллион рублей.
— Тогда нет, — открыла она морозилку и положила на стол пачку масла. — Хотела ж сегодня к вечеру торт постряпать, а масло забыла достать. Да что-то уже и не хочется.
— А что было у Шахманова? — не унималась я. — То, что тебе показали?
— Как же тебе объяснить, — села она и ткнула пальцами замороженное в кость масло. — Картины. Пять штук. Но их даже подделками назвать нельзя, хотя меня пригласили якобы подтвердить подлинность, поэтому поддельными я их и назвала. Но это просто копии. Довольно тщательные, в оригинальном размере и очень талантливо выполненные. Вот знаешь, если бы не было сейчас фотографии, или нельзя было бы что-то сфотографировать, то примерно так картины и нарисовали бы с оригинала. Так во всех музеях мира студенты рисуют. Стоят и малюют на своём холсте какого-нибудь Шишкина.
— Вот дался тебе этот Шишкин! И что за картины?
— Детка, я могу только имена тебе назвать. Полотен этих я никогда не видела. Не могу даже с уверенностью сказать существуют ли они.
— Если я правильно поняла, они должны пылиться где-то в вашем музее, а ты сомневаешься существуют ли они? — хмыкнула я. — Ну? Вермеер? — ткнула я в свой блокнот наугад.
— Ты и это знаешь? — удивилась она.
Так и хотелось воскликнуть: я же невеста Моцарта! Да, чёрт побери, знаю! Не знаю только плакать мне сейчас или смеяться.
— Просто угадала. По миллиону долларов наличными за Куккука не дают. Кто ещё?
— Дега, Мане… — загибала она пальцы.
«Рембрандт», — мысленно продолжила я. Но мама удивила:
— Караваджо. Всего пять.
— Не ещё один Вермеер? Не Рембрандт? — сверилась я ещё раз с записями. Странно, Караваджо в них не было.
Но мама уверенно покачала головой. И я согласилась: Караваджо и правда трудно с кем-нибудь спутать. Я разогнула мизинец, с которого она начала считать, назвав «Ван Эйк».
— И одну из них ты уже нашла. Осталось найти четыре.
— Детка, без инвентарного номера в наших запасниках ничего не найти, — не оценила она мой горькую иронию. — Там сотни, тысячи тысяч экспонатов. Можно жизнь потратить, ковыряясь в архивах, но так все полотна и не пересчитать, не то, что увидеть. Ведь многие из них конвертированы. То есть стоят завёрнутые в бумажный конверт, на котором только номер.
— А зная инвентарный номер, легче найти?
— Легче. Нужен только допуск и основание, чтобы затребовать тот или иной лот из архива.
— Но у господина Шахманова их нет? Этих номеров? Или тебе их дадут, если ты согласишься?
Она пожала плечами. Но мне уже и не нужен был её ответ.
И я даже не хотела больше ни в чём разбираться. У меня было мерзкое чувство, что меня всё же использовали. И как стало очевидным, не меня одну.
