О Бесси, милый дружок!
О Бесси, на майский лужок
Спорхни, как прекрасная птица.
Клянусь своею душой,
Из леди знатнейших с тобой
Красой ни одна не сравнится.
Самое начало 1579 года было отмечено визитом в Лондон Жана де Симье, главного хранителя гардероба Франсуа, герцога Алансонского. Это был смуглый, франтоватый, лощеный и бойкий на язык французский аристократ, видом своим вполне оправдывавший собственное имя. Елизавета, любившая давать людям всякие прозвища, звала его своей Обезьянкой.
Симье был любимцем и близким другом герцога, и приезд его в Англию имел большое значение. Некогда Алансон, младший брат короля Генриха III, рассматривался в качестве претендента на руку Елизаветы, но тогда переговоры сошли на нет. В 1578 году, когда они с королевой вступили в оживленную переписку и выказывали всяческое внимание друг другу через посредников, эти переговоры возобновились. И вот теперь пришло время, когда кое-кто из англичан заговорил о том, что настал момент положить конец давней вражде между двумя странами, воплощением чего и будет брак королевы. Визит Симье — последняя формальность, завершающая стадия сватовства. Теперь на очереди — личное появление нетерпеливого жениха. Вряд ли герцогу, даже если бы он того захотел, удалось найти лучшего представителя своих интересов. В присутствии Симье Елизавета буквально расцвела. По словам историка Кэмдена, он был подлинным мастером эротической игры, собеседником изощренно- куртуазным. Его вкрадчивые речи заставляли Елизавету пунцоветь, тяжело вздыхать и улыбаться подобно двадцатилетней девушке, она впрямь, если верить французскому послу Мовисьеру, такой молодой уже лет пятнадцать не выглядела. Возбужденная, излучающая какое-то внутреннее сияние, всегда на подъеме — очарованное существо, совершенно преображенное силой любви.
Перемена оказалась настолько разительной, что все были совершенно сбиты с толку. Неужто королева затеяла амуры с этим французиком, так хорошо разбирающимся в любовных делах? А может, он учит ее, в предвидении брака со своим хозяином, премудростям любви на французский манер? Во всяком случае, они то и дело заходят друг к другу — это видно всем. Однажды утром Елизавета влетела к нему в спальню, когда он только одевался, — точь-в-точь как бог знает сколько времени назад Томас Сеймур зашел в ее девическую спальню в Челси, — и потребовала, чтобы он тут же, едва накинув одежду, поболтал с нею. Симье также как-то зашел к ней в спальню и уговорил послать Алансону свой чепец — носовой платок и другие реликвии от королевы у него уже были.
Близость, дополнительно питаемая застольями при свечах и ужинами наедине, становилась все теснее; от герцога приходили романтические письма с выражением надежды на близкую встречу, сувениры в знак верной любви. Во дворце устроили необычный бал, центром которого стало нечто вроде рыцарского турнира, где соперниками выступали шестеро мужчин и шестеро дам. Мужчины — нападающая сторона, дамы — защищающаяся. Итог — капитуляция первых и победа последних. В этом символическом состязании между Францией и Англией Елизавета намеревалась взять верх, а призом победителю — хотя всем, кто видел, сколь упорно отказывается она связать себя брачными узами, это могло показаться немыслимым, — призом должна была стать ее белоснежная рука.
Никого все происходящее не ошеломило так сильно, как Лестера, ибо уж он-то хорошо знал, как выглядит Елизавета, когда она влюблена. На публике все это время он играл назначенную ему политическую роль главного советника королевы, гостеприимного хозяина Симье и ярого сторонника этого династического брака, но в то же время по секрету распускал слухи, что французский посланник, прибегая к «недозволенным приемам», морочит королеве голову и именно этим любовным ядом только и можно объяснить странные перемены в ее облике и поведении. Если же Лестеру было бы что- либо известно о частной жизни Симье, он наверняка и это использовал бы в своей тайной войне. А дело в том, что совсем недавно француз оказался замеченным в довольно гнусном скандале: жену Обезьянки соблазнил его собственный брат; брата он убил, а жена, не выдержав удара, приняла яд.
Как бы то ни было, однако при всей своей влюбленности (или видимости таковой) Елизавета ни на минуту не переставала мыслить трезво. Вся ее кипучая энергия была направлена на практические дела, связанные с государственным браком, и самым деликатным среди них был вопрос о наследнике. Елизавете уже сорок пять — можно ли произвести на свет ребенка в этом возрасте? Через несколько дней после приезда Симье она, по свидетельству испанского посла Мендосы, устроила по этому поводу специальный консилиум врачей. Те не обнаружили «никаких препятствий» — заключение скорее политическое, нежели медицинское, особенно если учесть перенесенные королевой болезни, ее общее физическое состояние и, естественно, не самый лучший для деторождения возраст. Сесил, чья мечта о браке Елизаветы, казалось, близилась к осуществлению, решительно стал на сторону врачей. В хорошо продуманной записке он напоминает королеве, что вполне благополучно рожали и женщины постарше и послабее ее. Почему бы и ей, «здоровой и хорошо сложенной женщине», не последовать этому примеру? «На взгляд всех мужчин, — галантно заключает Сесил, — природа сама позаботилась о том, чтобы Ее Величество понесли и произвели на свет здорового ребенка».
