– А скажи-ка, дружо-ок, – обращался он к Коле-Толе, – сколько, как ты думаешь, срок действия твоей… э-э-э… портянки?
– А… кто ее знает! – азартно отвечал Коля-Толя, глядя вперед.
– Как утверждает… э-э-э… наш пьяный друг, некоторый запас прочности имеется, – перевел Игорек речь Коли-Толи для нас, культурных людей.
Все-таки мы, трое, близки. Сколько мучились, много думали: «Жили не по лжи ли?» И вот – снова мы вместе.
Лось скрылся, прыгнув вбок, сообразив, видимо, что дело не в нем, и теперь нога уматывала исключительно от нас: крепко мы ее запугали! Но настигали-таки… И тут! Как раз возле омута зловещей щуки послышался треск – с ходу врезались в топляк! Потом заколотился в трюме вал – срок действия нашей портянки вышел, и она разлетелась… До сих пор носим обрывки ее на груди как память о нашем героизме!
– Ну все! – побледнел Никита.
Мы тонули. Да, немножко перегрузили наш борт. И бочка дегтя, образно говоря, оказалась последней каплей. Воды в каюте было по колено.
– Кто хочет – может уйти! – блестя мазутом, бензином, дегтем, орал Никита…
Но никто не покинул борт. Даже Виолетта.
– Ой, как интересно!
– Отлично, тонем вместе! – заорал Коля-Толя.
Мы погружались. В гости к щуке… Надеюсь, она помнит нашу доброту?
Вокруг уже было абсолютно темно! Чистый деготь. Так что уже и непонятно: на воде мы или уже под водой?
– Смотри!.. – прошептал Никита.
Тихо мерцая, мимо нас с робким шорохом пролетал клин лосиных мух… вытянувшийся в форме нашего катера! Чуть замедлясь, пролетел мимо нас и стал удаляться… как красивая мечта, порвавшая с тяжелой реальностью! Мы убито молчали.
– Нехорошо, – капризно произнес Игорек, – когда форма опережает содержание!
Форма застыла (видно, обидевшись?). Потом вернулась, попятясь – и села на катер, как чехол. С тихим чмоканьем нас вынули из воды… понесли. Какое же содержание без формы – еще один пример. Мы полуплыли-полулетели. Мухи справлялись уже с трудом. Впереди, если верить карте, нас ждали Важины, Козоручей, Хевроньино, Пидьма, Плотнично, Ровский Карьер и, наконец, Вознесенье.
Мы тихо двигались в абсолютной тьме. Лишь наш «чехол» сиял множеством крылышек.
– А че? Гордо идем! – произнес Коля-Толя.
10
Ночь, проведенная вне дома, гораздо просторней обычной ночи. Особенно она хороша под открытым небом: в душу входит Вселенная. Я лежал на корме с закрытыми глазами – и летел в Космосе. Такого не было давно – не зря мы мечтали об этом плавании всю зиму. В глухую февральскую пору, особенно тяжкую, Никита сознался: ты знаешь, я карту тайком мочу в ванной и нюхаю… так плыть хочу. И вот – сбылась мечта; простившись с городом, мы прошли по Неве до Шлиссельбурга, до бушующей Ладоги, потом, уж не буду вспоминать как, протырились по узкому Ладожскому каналу до Свири, по ней махнули почти до Онеги – гуляли как хотели! Потом, на Вознесенском заводе, благодаря связям Коли-Толи, подлатали дно – и вольготно, по течению, спустились по Свири обратно в Ладогу, к тому времени притихшую, сияющую. И вот уже две недели блаженствуем тут, неторопливо пересекая ее по диагонали: от Свирской губы на восточном берегу до уютных шхер на севере. В тихих теплых заливах жизнь беззаботна и легка. Лосиные мухи, прижившиеся на катере и в суровых переходах обтягивающие его, как чехол, в затишье обленились, разнежились, висели жужжащей тучкой поодаль, после строгих форм все больше склоняясь к ленивому абстракционизму. И, наконец, с легким ветерком подались к западу – видимо, на какое-то модное биеннале. Ветерок между тем не стихал, нагоняя на спокойную воду вороненую рябь, похожую на мурашки. И становилось зябко, и сердце сжималось: сколько ни тяни, а все равно предстоит обратный путь через коварную Ладогу в тяжелую городскую жизнь… Ну еще хотя бы сутки блаженства!
Каждое утро – этот прелестный пейзаж: светлые расходящиеся протоки, хвойные острова, похожие на лохматых ежей, застывших на зеркале.
На крыше каюты лежали удочки: такие блаженно-тихие стоят ночи и дни, что спокойно все оставляем: тут не украдут. Запрыгнул на крышу, сел, свесив ноги. Нашарил пальцами в ржавой банке туго свернувшегося у стенки, замаскировавшегося червя. Напялил, забросил. Утонул, оставив грязненький след, – и почти в то же мгновение утонул и поплавок, словно грузило его утопило. Дернул. Окунек маленький, зеленовато-полосатый. Подержал на весу, решая его судьбу. Он трепыхался, но держался с достоинством. Я заглянул через люк в темную каюту. Никита спал на левой скамье, в джинсах и двух свитерах, жару и холод не различал, считая такую мелочь недостойной внимания. Игорек, наоборот, спал эффектно обнаженный, вытянув стройные ноги и втянув гладкий живот. Коля-Толя, темная личность, предприимчивый бомж, непонятным образом втершийся к нам, и спал как-то скрытно, ничком, словно боясь опознания. Доведет своими выходками нас до греха, высадим его на один из этих островов, как беглого каторжника! Дама, сопровождавшая Игорька, нас, к счастью, покинула в трудную минуту – когда мы бешено загуляли в Вознесенье… Но спать на короткой лежанке в головах у друзей, где спала она, я отказался: на палубе, под открытым небом спать полюбил! Когда это еще удастся?
Я опустил окунька на леске в каюту, пощекотал им Никите нос. Ноздря и ус бурно задергались, он забормотал что-то тревожное – видно, мысли о возвращении донимали его. Перебросил окунька на живот Игорьку – тот лишь блаженно вытянулся, видимо, приняв эту щекотку за утреннюю ласку юной своей одалиски… к счастью, исчезнувшей… но сумевшей оставить сладкие воспоминания – во всяком случае, на коже Игорька. После знакомства окунька с моими друзьями я вытащил его из темницы, отцепил – он, не веря своему счастью, булькнув, уплыл.
Начинать день с добрых дел – мое правило.
Увы, продолжить день как хочется не всегда удается: все, к сожалению, зависит не только от тебя.
Выполз Никита, своими двумя грязными свитерами на голое тело как бы подчеркивая, что никаких там блаженств и радостей не признает, жизнь любит суровую, полную невзгод. Лицо носит лиловатое.
– Все! – прохрипел он. – Хватит! Собираться пора!
Конечно, если кому-то клево – разве это можно терпеть? При его характере вряд ли мы вообще выберемся спокойно.
– Крепить все по-штормовому! – скомандовал он.
Было бы желание – а шторм найдется. Вздыхая, я сматывал удочки.
Блаженно улыбаясь, выглянул Игорек.
– Что? Уже уплываем? – обиженно шмыгнул носиком.
– А затариться? – это уже подал голос Коля-Толя, наш «приймак», как сурово называл его Игорек.
Однако предложение «приймака» было принято благосклонно. Оставив меня залеплять пластилином трещины в дне, полученные при столкновении с топляком, друзья мои отбыли с кошелками на материк – за вином. Считали, что на топляк налетели по моей вине. Ну конечно же. Я ведь рулил. А они, как обычно, спали крепким алкогольным сном. Почему я так легко признаю себя виноватым? С этими грустными размышлениями я разделся, надел маску, взял пластилин и слез в ледяную воду.
