Далее, в одном из номеров “Былого”, я прочел воспоминания Аргунова, в которых он описывает возникновение “Революционной России” и заканчивает арестом типографии в Томске, где печатался этот журнал. Причину ареста он не указывал и, кажется, даже приблизительно не может догадаться, каким образом последовал провал.
На основании официальных данных (мне в свое время пришлось познакомиться с докладом Зубатова о ликвидации томской типографии) и из рассказов Медникова, Зубатова и филера Дм. Яковлева могу сообщить, что в числе участников возникшей тогда партии социалистов-революционеров находился один субъект, по профессии инженер, – он был провокатором, носил псевдоним у охранников “Раскин” и числился при департаменте полиции.
От упомянутого “Раскина” были получены агентурные сведения, что “такого-то числа, такой-то (точно не помню) поедет на юго-восток России по партийным делам, а оттуда, если не заедет в Москву, то направится в Томск, где устраивается нелегальная типография для печатания “Революционной России”».
“Такой-то” был взят в наблюдение двумя филерами – Дм. Яковлевым и, кажется, Д. Поповым, – за ними следовали по пятам и дальнейшим за ним наблюдением установили место нахождения типографии, что уж не так трудно. Следовательно, причину провала надо искать в указаниях провокатора “Раскина”.
Личность этого неизвестного провокатора, скрывавшегося под псевдонимом “Раскин”, крайне интересна и его обнаружение может послужить поводом к выяснению многих бывших провалов. Впервые о “Раскине” я услышал в январе 1903 года, узнал, что это инженер, является главным сотрудником по партии социалистов-революционеров, числится сотрудником департамента полиции, сообщал сведения только Зубатову или Медникову и получал по 350 руб. в месяц, что считается очень солидным жалованьем.
Знаю, что “Раскин” бывал на съездах, разъезжал по России, и когда он куда-нибудь ехал, то за ним всегда следовали филеры летучего отряда и Медников, – настолько его поездки были важны.
“Раскин” давал ценные сведения о партии социалистов-революционеров и находился в курсе дела всех ее революционных предприятий; между прочим, он осветил роль Гершуни, указал на Серафиму Клитчоглу как на члена Боевой организации, проживавшую осенью 1903 года в Харькове, а потом в Петербурге и находившуюся под неотступным наблюдением; указал на террористический народовольческий кружок Негрескул; по его сведениям велось наблюдение за инженером Витенбергом; осветил связь тверских земцев – Бакунина, Петрункевича и др. с революционерами и указал, между прочим, на возможность появления у них Брешко-Брешковской, вследствие чего за этими лицами велось неотступное наблюдение филерами летучего отряда.
“Раскин” встречался с Зубатовым и Медниковым на квартире сожительницы последнего Е. Гр. Румянцевой – Преображенская ул., 40, кв. 1.
По указанию “Раскина” было учреждено наблюдение в феврале 1903 года за дантистом Шнеуром в Лодзи, который там поселился с целью переправы нелегальщины социалистов-революционеров из-за границы.
Переехав в Варшаву, я потерял “Раскина” из виду, но вот однажды, в 1904 году, вдруг является в Варшаву из Петербурга через Москву Медников в сопровождении филеров и заявляет, что на следующий день приезжает сотрудник “Раскин”, который должен иметь серьезное деловое свидание с N. (один из поднадзорных лиц) и что после свидания наблюдение за N. будут осуществлять привезенные им филеры. В день посещения “Раскиным” N. за ними обоими было учреждено наблюдение с филерами от варшавского охранного отделения, и вот последние вечером доносили, что в таком-то часу в квартиру наблюдаемого, т. е. N., пришла “подметка” (так филеры называют сотрудников-провокаторов), описали его приметы, но, по их словам, “Раскин”, однако, скоро оттуда вышел и пошел под наблюдением одних только “приезжих”, т. е. филеров летучего отряда, которые заявили, что будут сами наблюдать. В тот же день “Раскин” и Медников уехали, а в Варшаве остались два филера летучки, в том числе А. Тутушкин, ныне служащий артельщиком на юго-западных дорогах. Через несколько дней из департамента полиции последовало распоряжение филеров летучки возвратить, за N. наблюдать местными силами.
После этого сведения о “Раскине” у меня теряются, но на основании личных соображений, без фактических данных, что будет единственным предположением во всей этой статье, думаю, что этот таинственный провокатор не исчез со сцены, а только переменил псевдоним и стал называться “Виноградовым”. Со слов многих деятелей департамента полиции, в том числе Гуровича, передаю, что независимо от Татарова, одновременно с ним сотрудничал среди социалистов-революционеров и какой-то Виноградов, который в той же, если не в большей степени, способствовал провалу подготовлявшегося покушения на Трепова и Булыгина в марте 1905 года.
Возможно, что я в отождествлении личностей “Раскина” и “Виноградова” ошибаюсь, но социалисты-революционеры должны позаботиться выяснением, кто мог скрываться под псевдонимом “Раскин”. Если бы “Раскин” провалился, я бы это знал, ибо провал провокатора такой величины, какой он являлся для департамента полиции, не мог пройти для меня незамеченным. Остается два предположения: или “Раскин” ушел от революции в сторону, или же по-прежнему находится в рядах партии социалистов-революционеров».
Бурцев из этих указаний Бакая выводил заключение, что Раскин, он же Виноградов, – не кто иной, как Азеф.
В доказательство правильности этого вывода он приводил два соображения.
Во-первых, по сведения Бакая, анонимное письмо 1905 года писал начальник петербургского охранного отделения полковник Кременецкий. Сделал он это по личной злобе к Рачковскому. Рачковский, пользуясь услугами провокаторов Татарова и Виноградова, произвел 17 марта 1905 года аресты членов Боевой организации помимо и без ведома петербургского охранного отделения, в частности полковника Кременецкого. За эти аресты Рачковский и его сотрудники получили крупную денежную сумму, а Рачковский, кроме того, был назначен заведующим всем политическим розыском империи на правах директора департамента полиции. Кременецкий, разумеется, никакой награды не получил. Это и послужило поводом к озлоблению против Рачковского. Таким образом, этим анонимным письмом устанавливалось тождество Азефа с Виноградовым.
Во-вторых, устанавливалось его тождество с Раскиным. Сообщенный Бакаем факт о посещении некоего N. Раскиным в Варшаве в 1904 году совпадал с посещением этого N. Азефом.
Бурцеву казалось, что этих совпадений достаточно, чтобы с уверенностью обвинить Азефа в провокации. Остальные приводимые им соображения и факты были несущественны и служить к обвинению Азефа не могли.
Мне не удалось убедить Бурцева в ошибочности его выводов. Зная об этих моих с Бурцевым переговорах, Азеф писал мне:
«…Я не вижу выхода из создавшегося положения, помимо суда. Не совсем понимаю твою мысль, что мы ничего не выиграем. Неужели и после разбора, критики и опровержения “фактов” Бурцев еще может стоять на своем? Я понимаю, когда у него была отговорка, что его не слушали и не разбирали его “материала”».
В другом письме он писал:
