Конфликт между самым сильным королём Европы и верховным понтификом разгорался всё сильнее. В сочельник 1688 года Париж поставил Рим перед ультиматумом: либо папа признает Лавардена, либо Франция вводит войска в Италию. Детронизация Якова II в Англии заставила Кристину вспомнить о том, к чему могут привести насильное обращение людей в иную веру и вмешательство иезуитов в мирские дела. Она уже договорилась до того, что Иннокентий XI якобы тайно помог Вильгельму Оранскому прогнать Якова II и утвердиться на английском троне. Это был явный абсурд, созданный галльским честолюбием Лавардена и его агентов, и ей вдруг становится ясно, что своими действиями она подрывает всякую основу для дальнейшего пребывания в Риме, и в то же время она осознаёт, что не может представить своё существование вне Рима.
Курфюрст Бранденбурга, словно угадав её мысли, направляет к ней своего эмиссара камергера Добржинского и делает через него предложение поселиться в курфюрстве. Ведь в конечном итоге королева Кристина — его племянница. Вряд ли королева догадалась, что курфюрстом руководили далеко не родственные чувства, а желание пополнить свои доходы за счёт богатенькой родственницы, у которой в Риме дворец битком набит всякими раритетами, драгоценностями и бесценными предметами искусства. Королева уже в годах, и хорошо было бы заблаговременно заманить её к себе в Берлин. Не оставлять же всё проклятым папистам!
Курфюрст обещал Кристине полную независимость и годовое содержание в размере 15 тысяч талеров. Трудно сказать, как бы кончила свои дни бывшая королева Швеции, если бы переговоры не упёрлись в одну мелкую деталь: Кристина в качестве условия потребовала для себя суверенитета, то есть предоставления ей таких же прав и почестей, как самому курфюрсту. Этого Георг Вильгельм допустить не мог — суверенным в его княжестве мог быть только один человек — он сам. И дело о переезде в Бранденбург, к счастью, заглохло.
В это же время Кристина снова стала тормошить папу вопросами о борьбе с Османской империей, за что, как пишут многие биографы королевы, якобы Его Святейшество лишил её пенсии Ватикана. Историки ссылаются на гордое заявление Кристины: «Я получила от Вас приятное известие… Одному Богу известно, что я говорю правду: эти 12 тысяч эскудо, подаренные папой, были единственным тёмным пятном в моей жизни. Я приняла их тогда, как из Божьих рук, от великодушного друга Климента IX, но они унизили мою гордость. Теперь Господь Бог освобождает меня от этого, и я рада, словно Он подарил мне целое царство. Я от этого не обеднею, обеднеют многие люди, которые в этом нуждаются и которым я раздавала подачки…»
На самом деле пенсии Кристина лишилась за четыре года до того, как поссорилась с папой. И папа через кардинала Аззолино честно объяснил ей причины такого шага — причины, которые ей должны были быть понятны и близки: нехватка средств на войну с турками. Но королеве было важнее защитить своё королевское достоинство, и она стала в позу, заявив, что пенсия была самым большим унижением в её жизни. Когда папа в знак примирения прислал ей корзину с фруктами[149], она демонстративно отказалась от неё и сказала, что осаждающий в осаждённую крепость продукты не доставляет. Утешительный дар Иннокентия XI она восприняла как попытку подкупить её!
…А королева всё старела и по меркам того времени достигла уже преклонного возраста. Возраст во многом сгладил её независимый и порывистый характер, но угли былой энергии ещё тлели в её душе и время от времени давали пламя. «За последнее время я вряд ли стала более красивой, — писала она Мадлен де Скюдери, французской писательнице, автору нашумевших в Европе „легкомысленных“ романов, — но все мои хорошие и дурные качества остались такими же живыми. И я по-прежнему очень недовольна собственной персоной… Моё здоровье, кстати, отличное, и я ещё буду пребывать в добром здравии, покуда Господь этого хочет. По своей природе я питаю отвращение к старости и не знаю, как стану к этому привыкать. Если бы я могла выбрать между старостью и смертью, полагаю, я бы без колебаний выбрала последнее».
Это, конечно, грубое кокетство — до последних своих дней Кристина не теряла интереса к жизни и к тому, что происходит в мире. Отсутствие информации приводило её в отчаяние, и она продолжала поддерживать переписку со многими европейскими политиками и дипломатами. «Рим — это место, где действительно можно узнать правду, — писала она Бурдело в Париж, — и у меня повсюду есть друзья и слуги, которые снабжают меня сведениями о событиях. Вы должны мне направлять интересные новости из Франции, но Вы, как и прежде, всё ещё дрожите от страха: какого чёрта Вы боитесь теперь, когда Вам уже за восемьдесят?»
Королева до конца своих дней сохраняла прозорливость и острое чувство реальности. Она одна из первых поняла опасность экспансии Оттоманской империи и подняла тревогу. Она предсказала большую роль английского флота в будущем и возрастание влияния в мире Франции. Что касается Швеции, то её прогнозы на будущее были довольно пессимистичны: «Следует привыкнуть к тому, чтобы Швецию больше не брать в расчёт. Развитие событий показывает, что страна ничего не хочет и ничего не может. Бедная Швеция! Кто бы мог подумать, что всё кончится для неё так плачевно и что у неё не будет иных врагов, кроме её самой». Здесь долговременный прогноз «проницательной» королевы тоже был правильным, хотя она и не угадала взлёта страны при Карле XII.
Характер с возрастом портится.
Старческое раздражение чувствовали и слуги дворца Риарио. Королева страдала бессонницей, бесцельно бродила по залам дворца, вызывала слуг и просила зажечь свет. Хозяйство дворца упростилось до минимума, потому что апанаж опять выплачивался нерегулярно, и Кристина была вынуждена продавать книги и драгоценности, чтобы поддержать не только себя и своих слуг, но и многочисленных писателей, художников, артистов. Последнее время в Риарио жила подобранная королевой вместе с сестрой способная певица Анжелина Джорджини, выполнявшая одновременно обязанности её компаньонки.
В 1688 году в палаццо Риарио получил аудиенцию шведский путешественник Мортен Тёрнъельм, который оставил краткое описание внешнего вида королевы Кристины:
«Королева чисто и хорошо говорила по-шведски и, расспросив меня о том о сём про Швецию, стала рядом со мной у окна и, опершись правой рукой на подоконник и направив взор в пол, некоторое время простояла в молчаливой задумчивости. Наконец она протянула мне руку для поцелуя и пожелала мне счастливого пути. На королеве было платье из чёрной ткани, собственные волосы её на голове были волнисты, без всяких бантов или украшений; лицо её и тело были полными, ростом была совсем не высокой».
Французский путешественник Франсуа Максимилиан Миссон оставил нам другой портрет королевы, записанный в апреле 1688 года: «Ей более шестидесяти лет: ростом очень маленькая, очень полная. Если обратить внимание на кожу, голос и черты лица, то она производит впечатление мужчины: крупный нос, большие голубые глаза, светлые брови, двойной подбородок с признаками бороды, слегка выпяченная нижняя губа. Волосы русые, средней длины, напудрены, растрёпаны и со лба не расчёсаны, улыбчивый и приветливый внешний вид. Представьте себе в качестве костюма плотно прилегающий мужской сюртук из чёрного сатина, достающий до колен и застёгнутый на все пуговицы; очень короткая чёрная юбка, не скрывающая мужских башмаков, очень большой чёрный бант вместо шейного галстука, пояс вокруг сюртука, врезающийся в живот и подчёркивающий её округлые формы».
