Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
В воротнике моей куртки, которая была у меня с собой, я спрятал маленький самодельный нож, представлявший собой металлическую пластинку из легкой гинденбургской стали. Я ее заточил до остроты лезвия бритвы о камни тюремной камеры. Дрожащими руками я потянулся к этой небольшой вещице, которая должна была освободить меня от мучений, не забывая при этом поглядывать в сторону глазка, через который за мной могли следить. В конечном итоге я все-таки нащупал маленькое лезвие, и теперь его оставалось только просунуть между складками одежды к тому месту, где был распорот шов. Внезапно дверь распахнулась. Вошел надзиратель, который иногда выражал мне симпатию за мои страдания. Он быстро оглядел комнату и снова вышел. Я быстро скатал свою куртку и сел на нее. Вошел офицер МВД и потребовал отдать ему куртку. Поначалу его поиски не дали никаких результатов. Затем, спустя несколько минут, он оторвал воротник и нашел нож. Он иронически посмотрел на мои вены. Когда я подтвердил его подозрения, поднялась суматоха. Все было тщательно осмотрено и обыскано. Даже ведро и скамья, на которой я просидел целый день, были перевернуты. Меня заставили раздеться. Они забрали с собой все, что было на мне надето. Взамен этого мне прислали новые «старые лохмотья». Короче говоря, все, что находилось в камере, заменили или передвинули на другое место. Других способов свести счеты с жизнью у меня не осталось. «Кормление» через резиновую трубку было хуже медленной смерти от голода. Через час я сидел на полу совершенно беспомощный, оставшись наедине с самим собой и со своим горьким опытом. В конце концов я решил вновь начать принимать пищу.
Лицо доктора расплылось от улыбки. Надзиратель заливался как жаворонок. Казалось, что я им сделал самый желанный подарок, какой только можно представить, согласившись вновь принимать пищу. Мне предложили отправиться в больницу, но я попросил вернуть меня в прежнюю камеру, чтобы рассказать венгру, который также собирался начать голодовку, о своем горьком опыте. В камере я получил пищу, рекомендованную доктором. Но еще больше, чем пищу, я хотел получить бумагу, ручку и чернила. Я только написал: «Я требую, чтобы меня вызвали на допрос». Однако следователь меня так и не вызвал. Через три дня меня отправили в лагерь, где я встретил знакомых соотечественников, с которыми мог беседовать и где мне больше не пришлось одному сидеть в камере, оставаясь наедине со своими мыслями.
На угольных разработках вблизи Москвы
К югу от Москвы находится угольный бассейн. В центре его, в 170 километрах к югу от Москвы, находится город Сталиногорск.[8] Вокруг города разбросано много лагерей, в некоторых из которых отбывают срок только русские. С 1945-го по 1950 год там также располагалось шестнадцать лагерей, в которых находились немецкие военнопленные, работавшие на угольных шахтах. Уголь там залегает не особенно глубоко – 100–150 метров от поверхности земли, – поэтому шахты там были очень сырые, технология добычи угля очень примитивная, а одежда и орудия труда, выдававшиеся немцам, совершенно не соответствовали условиям труда. В первый раз я прибыл в Сталиногорск утром, проделав ночное путешествие в машине для перевозки заключенных.
Меня привезли туда вместе с несколькими русскими заключенными. Выбравшись из машины, всех русских немедленно поставили на колени и держали так до тех пор, пока не собралась вся группа. С таким методом транспортировки заключенных я ранее никогда не сталкивался. Позднее я выяснил, что подобная процедура применялась к лицам, осужденным на двадцать пять лет и более. Конвоиров, вооруженных автоматами, а кроме того, имевших еще и собак, было очень много. Меня препроводили в одно из административных зданий Сталиногорска. На следующее утро меня отправили на грузовике в лагерь номер 3 – лагерь строгого режима для осужденных военнопленных.
Я никогда не забуду тот момент, когда смог наконец принять здесь настоящий душ и сбрить бороду с помощью настоящей бритвы – в тюрьме нам разрешали только стричь бороду с помощью ножниц. Но и здесь были свои лишения: на первых порах мне не разрешали разговаривать с остальными. Доктор, который определил, что я нахожусь в состоянии сильного истощения, поместил меня на карантин в тюремную больницу. Мне объяснили, что я буду там находиться в течение четырнадцати дней. Я там мог читать, а также найти другие способы занять свободное время, но только не общаться с другими обитателями лагеря, которые не находились на карантине. Я попросил принести мне газеты, и я их получил. Впервые почти за четыре года я узнал, что происходит в Германии, хотя, конечно, вся информация прошла через фильтр цензуры в восточной зоне.
По лагерю быстро распространилась новость, что туда прибыл летный капитан Баур. Как только русские ушли, в окна сразу же стали заглядывать люди. Оказалось, в лагере у меня много знакомых. Одним из первых меня приветствовал Вилли Хеккер, знаменитый летчик-истребитель, который сражался на Африканском театре военных действий. Он угостил меня некоторыми лакомствами. Все присутствующие жаловались на ужасные условия содержания в лагере строгого режима. Они не могли понять того, почему мне жизнь кажется замечательной, почти как в раю. В конце концов, здесь находились мои соотечественники, я мог разговаривать с ними на своем родном языке, у меня была своя кровать, здесь имелось окно, которое можно открывать, здесь можно было сколько угодно смотреть на деревья, листья, траву. Впервые после мая 1945 года я был счастлив.
Мои товарищи не могли спокойно смотреть на мою культю, поэтому привели мастера, который сделал мне деревянную ногу. В детстве мне часто приходилось видеть такие деревянные ноги. Они делались для наших солдат, ставших инвалидами в ходе войны 1870–1871 годов с Францией. С новой пристежной ногой мне стало очень удобно, и я теперь мог взбираться по ступенькам, опираясь только на костыль. Наконец я мог использовать свои руки по их прямому назначению!
Концерт на день рождения вызвал у меня слезы умиления
Я едва успел привыкнуть к этой странной разновидности свободы, как подоспел особый повод для торжества – мой день рождения. Многие мои товарищи прекрасно знали, что русским не нравится, когда они проявляют ко мне повышенное внимание. В день моего рождения, примерно в шесть утра, я услышал за дверью слабый шум. Начала играть приятная музыка, дверь открылась, и я увидел трех музыкантов, стоящих за ней: скрипача, аккордеониста и гитариста. Они спели три песни, затем появилось много моих друзей, они поздравили меня и даже вручили подарки, которые представляли небольшую материальную ценность. Тем не менее это было не самое главное. То, как все организовали мои товарищи по несчастью, которые также не были избалованы радостями, вызвало у меня слезы умиления. И я не стыдился этих слез. В тот день я ощутил, что эти слезы были во благо. Они убедили меня в том, что я не разучился радоваться жизни.
Когда я находился на карантине, меня неоднократно посещали начальник лагеря и несколько офицеров из политуправления. Они были поражены тем, как плохо я разбираюсь в политике. Я объяснил им, что никогда не был политиком. Как и многие другие люди, я просто верил в Адольфа Гитлера. Однако я был убежден, что любые радикальные политические учения, как правые, так и левые, ведут народ к гибели. Находясь в заключении, я мало что знал о политической ситуации в мире, поскольку газеты из восточной зоны, пропитанные коммунистической пропагандой, не давали объективной картины происходящего. Имея в своем распоряжении только такие источники информации, невозможно было составить достоверную картину происходивших в Германии событий. Даже мои товарищи, получившие за эти годы скудные весточки с родины, толком не имели представления, что там и как. Они понятия не имели о том, за что выступает, например, баварская партия, о которой мы неоднократно слышали и читали. В лагере почти каждую неделю происходили антифашистские собрания, во время которых произносилось много речей и высокопарных фраз, но настоящие обсуждения тех или иных проблем происходили крайне редко, поскольку все опасались политических репрессий. Начальник лагеря неоднократно просил меня высказать свою позицию по тому или иному вопросу, но я каждый раз отказывался, по упоминавшейся ранее причине. И каждый раз он выслушивал мое заявление, что я не хочу иметь ничего общего с политической борьбой, с какой-то двусмысленной улыбкой, но дальше этого дело не шло.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
