— Я не поеду в Джезуальдо, Карло. Я никогда не соглашусь там жить. Ты, конечно, думаешь, что это оттого, что я не вынесу разлуку с Фабрицио. Но есть и другая причина. Неаполь — центр моей жизни. В любом другом месте я тоскую по этому городу. Когда я вернулась из Мессины, то пообещала себе, что никогда больше не буду жить нигде, кроме Неаполя, и я выполню свое обещание. Возможно, ты считаешь, что можешь принудить меня уехать в Джезуальдо. Вероятно, можешь, но обещаю тебе, что найду способ сюда вернуться. — Она хотела было добавить, что тогда ему придется мириться с еще большим количеством сплетен, но передумала — это выглядело бы угрозой и разозлило бы его еще больше.
Карло взял в руки колокольчик и громко позвонил. В дверь заглянул слуга.
— Скажи Лауре, чтобы шла сюда, — велел он.
Внешне Мария оставалась спокойной, но душу ее охватило смятение. Что ему нужно от Лауры? Только одно. Он прикажет ей собирать вещи Марии.
Постучав в дверь, молодая женщина вошла в комнату и присела перед Карло в реверансе.
— Распусти волосы твоей госпожи, — приказал он.
Лаура взглянула на Марию, потом снова на хозяина, ничего не понимая.
— Делай как я сказал! — нетерпеливо произнес он.
Лаура подошла к Марии и начала нервно вынимать шпильки из ее уложенных кос и распутывать длинные нити жемчуга, вплетенные в прическу. Мария сидела неподвижно, как статуя. Если Карло пытается пристыдить ее, заставив Лауру совершать при нем туалет госпожи, да еще не в ее собственных апартаментах, ему придется выдержать взгляд Марии. Она не устыдится и не опустит глаз.
Лаура уронила жемчуга, неуклюже извинилась и покраснела. Затем наклонилась, чтобы их собрать. Бедная девушка тяжело переживала унижение Марии. Когда косы были распущены, Лаура за неимением гребня мягко провела пальцами по длинным шелковистым золотистым волосам, и они упали на плечи и грудь.
— Теперь ступай, — сказал Карло. Сделав реверанс, Лаура вышла из комнаты, испуганно оглянувшись на Марию с порога.
Карло подошел к Марии и, ухватив конец одной из густых прядей, начал накручивать на левую руку. Она подумала, что он оставляет правую свободной, чтобы ударить ее, и поднялась. Он продолжал накручивать волосы на руку, пока рука его не оказалась вровень с ее подбородком, и больно дернул, притянув ее лицо близко к своему. Он сверлил Марию взглядом и при каждой фразе больно дергал за волосы.
— Ты поедешь в Джезуальдо?
— Нет.
— Ты понимаешь, что позоришь этот дом?
— Да.
— Что ты предлагаешь мне делать?
— Презирать праздные сплетки, как подобает принцу и как вы делали всегда. Сожгите полученные письма. Отказывайтесь обсуждать этот вопрос. Удалитесь в свой частный мир, который так любите.
— Ты действительно полагаешь, что я могу это сделать после того, что только что тебе сказал?
— Возможно, нет, — печально прошептала она, невольно морщась от боли, так сильно дергал он ее за волосы. — Я удивлена, что ты не попросил меня прекратить встречаться с Фабрицио.
— Потому что я знаю, что это бесполезно. Даже при наилучших намерениях пройдет неделя, месяц — и ты найдешь способ быть с ним, точно так же, как он найдет способ быть с тобой — как он это сделал в самом начале, Я тебя хорошо знаю, кузина, и восхищаюсь тобой. Ты бы не отказалась так легко от своей добродетели и от своего доброго имени, из чего я заключил, что ты любишь Карафа — точно так же, как влюблена во всю эту дерзкую семью. Поэтому подобное обещание, полученное от тебя, не было бы решением вопроса. Ты не можешь придумать, что еще я мог бы сделать?
— Нет, Карло. Мы были по-своему счастливы до этой минуты, и счастье для нас обоих заключается в том, чтобы оставить все как есть. Пожалуйста, отпусти мои волосы. Ты делаешь мне больно.
— Только не мое счастье. Больше нет, — пробормотал он, потянув за волосы еще сильнее, так что у нее от боли выступили слезы на глазах. И только не счастье тех, кого твои действия довели до отчаяния, так что они ждут от меня, чтобы я облегчил их страдания. — Он взял в руку ее волосы с другой стороны головы, словно лаская, и притянул ее лицо так близко, что их губы чуть не соприкоснулись. Она ощутила острую боль. — Мария, подумай хорошенько, прежде чем ответить мне, и подумай о нашем сыне. В последний раз спрашиваю: ты поедешь в Джезуальдо?
Мария представила себе, как бродит по замку Джезуальдо, тоскуя о Фабрицио, представила себе долгие дни, лишенные любви, страсти, смеха, дружбы — самой жизни. Смогла бы она, подобно Виттории Колонна, посвятить себя поэзии? Нет. Да и в любом случае, в Джезуальдо не было Микеланджело Буонаротти. Там не было образованного общества — только неотесанные или скучные люди, преданные Карло. Могла бы она посвятить себя воспитанию и образованию Эммануэле? Нет. Это дело слуг и учителей, а ей бы предоставили довольствоваться малым. Она стала бы одной из тех женщин, которые заполняют свою пустую жизнь маниакальным интересом к своим сыновьям и кончают тем, что их высмеивают собственные невестки. На ум пришла Прозерпина, проводившая зимы в заточении в подземном царстве с мрачным богом Гадесом, с тоской ожидая весны, когда ей было позволено выбираться наверх, на свет, где земля зеленая и сладостная. Древний миф о временах года символизировал для Марии контраст между тем, какой будет ее жизнь в Джезуальдо, и тем, какой она была в Неаполе.
Карло медленно высвободил свои длинные пальцы. Эстет, раньше любивший прикасаться к ее волосам, получал сейчас неменьшее наслаждение, используя их в качестве оружия.
— Итак?
— Нет, Карло. Я не буду жить в Джезуальдо.
— Тогда ты обрекаешь нас обоих на ад! — заорал он, швыряя ее на пол.
Стоя над Марией, он пристально смотрел ей в лицо, как бы ожидая, что она изменит свое решение. Он поднял руку, и она вздрогнула, но вдруг раздумал и вышел из комнаты.
Следующие два дня Карло не покидал своих апартаментов. Хотя он не ударил Марию, никогда прежде он не совершал над ней такого физического насилия, причиняя сильную боль. И он хотел ее ударить, она видела. Он просто удержался от этого. Почему? У нее болела голова. Когда Сильвия осторожно втирала бальзам в кожу ее головы, Мария размышляла о том, что может сделать Карло. Теперь она боялась его, по-настоящему боялась, а не просто трепетала, как в прошлом. И, тем не менее, не исключено, что Карло устроил сцену в библиотеке, чтобы сорвать злость и поселить в ее душе страх, преувеличивая свою досаду от того, что его призвали защитить фамильную честь. По своему обыкновению он мог на несколько дней сильно заинтересоваться какой-то идеей, исполнителем, картиной или музыкальной пьесой; но затем эта одержимость проходила, уступая место новому увлечению. Мария молилась, чтобы его нынешняя идея поскорее сменилась другой. Она чувствовала себя в безопасности только потому, что Фабрицио был не только ее любовником, но и яростным защитником.
