Юноше,обдумывающемужитье,решающему —сделать бы жизнь с кого,скажуне задумываясь —«Делай еес товарищаДзержинского»
обнаружились моральные изъяны (Włodzimierz Majakowski, Dobrze/, Sp. Wyd. Książka, Łódź 1945).
273 Письма, хранящиеся в разделе № 1221 документов Феликса Дзержинского 1877–1926 [1951–1967], Новый Архив в Варшаве.
274 Эпилог этой истории был грустным. Ваский, в 1918 году сооснователь Коммунистической партии Польши и член ее Центрального комитета, после конфликта в ЦК в конце двадцатых годов уехал в Москву, где работал в Институте Маркса – Энгельса – Ленина. По официальным данным это произошло в 1929 году. Но Софья пишет, что в момент смерти Феликса (20 июля 1926 года) он жил рядом, он же и вызвал врача к умирающему. Во всяком случае, на рубеже двадцатых и тридцатых годов он был ее соседом в Кремле. Александр Ват (кстати, породнившийся с Дзержинским, так как его сестра Чеслава приходилась теткой Яцеку Гилевичу, внуку Юстина Дзержинского) в известном произведении Мой век вспоминает о «ханже культа Сталина». Он приводит пример дочери Авеля Енукидзе, которая, как Павка Морозов, доносила на своего отца. «Впрочем, нечто подобное, – пишет Ват, – было с Барским, о чем в Варшаве говорили, но во всеуслышание, конечно, не объявляли. По всей видимости, Сталин пощадил Барского. Уже пенсионер, старый человек, Сталину до него не было дела. Жил в Кремле, его награждали, воздавали почести. Но ходил обедать к своей старой подруге молодости, вдове Дзержинского. Дзержинская побежала к Сталину и сообщила, что Барский о нем говорил. И Барского забрали». (Только в пятидесятых годах его внук получил информацию, что его дед был «посажен на 10 лет без права переписки и с конфискацией всего имущества». В такой формулировке родственникам сообщалось о расстрелянных). Сегодня трудно определить, насколько это правда. Если Софья доносила, то сколько в этом было усердия, а сколько страха перед террором? Во всяком случае, все это происходило в 1937 году, в самый разгар сталинских чисток и «польской операции» – а ведь дома были сын и его беременная жена (в августе родился внук Феликс Янович).
Мнение Вата о том, что Сталин пощадил старого Барского, представляется ошибочным в свете документов, которые были рассекречены в девяностых годах XX века. Фамилия Барского значится в обширном обосновании приказа № 00485, подписанного 11 августа 1937 года начальником НКВД Николаем Ежовым и доказывающего агентурную деятельность польских коммунистов в интересах Польской войсковой организации Пилсудского. Барского обвинили в участии в провокационной деятельности польской разведки в рядах КПП (он был членом так называемой группы большинства Варского-Кошутской, которую Сталин считал «правым уклоном») и расстреляли 21 августа. Он принадлежал к старым кадрам польских социал-демократов из окружения Розы Люксембург. Все они должны были исчезнуть с лица земли из-за национальной принадлежности, потому что происходили из народа, который был наказан первым. Этого хотел Сталин – в рамках «польской операции». Поэтому сведения о доносительстве Софьи, которое могло бы привести к аресту Барского, могут быть просто сплетней. А предполагая, что она все-таки что-то сказала, следует помнить, что обвинения фабриковались на какой-то основе (всегда должно было быть идеологическое обоснование). Возможно, желая арестовать коммуниста-пенсионера, надо было найти предлог. Достаточно было вызвать Софью на допрос и прижать. То же самое можно бы сказать и о дочери Енукидзе… если бы у него была дочь. Но у Енукидзе не было своих детей. Он был только крестным отцом жены Сталина – Надежды, которой тогда не было в живых уже пять лет.
XIII. Как медведь в берлоге. Каторжник.
275 Jerzy Ochmaiiski, Feliks Dzierżyński, Ossolineum, Wrocław – Warszawa – Kraków – Gdaiisk – Łódź 1987.
276 Jan Sobczak, Feliks Дг/eriyns/c/, Iskry, Warszawa 1976.
277 Тадеуш был дальним родственником Болеслава Венявы-Длугошевского, в будущем генерала дивизии и личного адъютанта Пилсудского, одной из самых колоритных фигур II Речи Посполитой. Феликс встретится также с Болеславом – через пять лет и в совершенно другой роли.
278 Принимая во внимание тот факт, что предвоенная цензура не пропускала к публикации типичные ругательства, можно предположить, что употреблялись более вульгарные выражения.
279 Towarzysz Józef. Wspomnienia о Feliksie Dzierżyńskim, Książka i Wiedza, Warszawa 1977.
280 Zofia Dzierżyńska, Lata wielkich bojow, Ksia’ka i Wiedza, Warszawa 1969.
281 Feliks Dzierżyński, Listy do siostry Aldony poprzedzone wspo-mnieniami Aldony Kojałłowicz oraz Stanislawy i Ignacego Dzierżyńskich, Książka i Wiedza, Warszawa 1951.
282 Zofia Dzierżyńska, цит. соч.
283 Feliks Dzierżyński, Listy do siostry Aldony…, цит. соч.
284 Richard Pipes, Rewolucja rosyjska, Magnum, Warszawa 2012.
285 Na granicy epok. Wspomnienia о udziale Polakow w Rewolucji Pazdziernikowej i wojnie domowej w Rosji 1917–1921, Książka i Wiedza, Warszawa 1967.
286 Там же. В Дневнике узника содержится важная мысль: «Тюрьма добилась только того, что дело стало для меня чем-то ощутимым, реальным, но при этом она и забрала много, страшно много, и не только реальные условия жизни (…), но и саму способность пользоваться этими условиями». Это правда, у тех, кто отсидел долгие сроки, можно заметить пренебрежительное отношение к земным благам – они ходят небрежно одетые, им не нужно роскошное жилье, они часто склонны к дурным привычкам, они нелюдимы. Феликс ненавидел алкоголь, но прикуривал папиросу от папиросы, был также трудоголиком. Его кабинет на Лубянке был похож, скорее, на тюремную камеру. И поступки, которые, говоря словами Ричарда Пайпса, действительно можно было бы принять за «незарубцевавшиеся раны» в психике.
287 Anne Applebaum, Gulag, Świat Książki, Warszawa 2005. Жена Максима Горького Екатерина Пешкова и Вера Фигнер возобновили деятельность Политического Красного Креста, который с шестидесятых годов XIX века нелегально помогал всем политическим заключенным в России, невзирая на их взгляды. Теперь организация получила официальный статус, а Дзержинский дал ей право “навещать тюрьмы, разговаривать с заключенными, передавать им посылки, и даже ходатайствовать об освобождении больных”, и такую привилегию Крест имел почти до конца двадцатых годов. Как пишет Энн Аппельбаум, для Льва Разгона, брошенного в тюрьму в 1937 году, история о деятельности Креста казалась “неправдоподобной басней”.
