– Это невозможно.
– Тогда я останусь в лагере до тех пор, пока он там не появится.
Алекс испытующе смотрел на нее, как будто они сидели за покерным столом, и, похоже, решил, что она не блефует.
– Хорошо. Я привезу доктора из Калгурли. А до его приезда в лагере будет работать доктор Миддлтон. Но только до окончания эпидемии.
Леонора в первый раз с момента отъезда из лагеря вздохнула свободно. Напряжение покинуло ее. Но только это произошло, как ее ноги налились усталостью, а легкое головокружение напомнило, что она с самого утра ничего не ела.
Алекс внимательно смотрел на нее, его холодность вдруг пропала.
– Что с тобой случилось, Леонора? – Наступил тот редкий момент, когда с его лица исчезло привычное высокомерие. – Что случилось с тихой застенчивой девушкой, которую я целовал в тени дуба? – Однако его дружелюбие испарилось так же внезапно, как и появилось, а нотки доброты сменились язвительным тоном: – Ты изменилась.
На самом деле она не изменилась – просто очнулась от зимней спячки. Австралия стала ее весной, и теперь она уже не отступит. Никогда.
Алекс взял со стола бухгалтерскую книгу и рассеянно перелистал несколько страниц.
– Ты выпачкалась. В квартире есть ванна. – Он взял ручку и начал что-то писать. – Я больше не могу общаться с тобой сегодня вечером. Уходи.
Они выехали из Кулгарди на рассвете, не позавтракав и даже не выпив чаю. Леонора прождала почти тридцать минут в машине с заведенным мотором, пока Алекс отдавал распоряжения своим менеджерам. Уставившись в ветровое стекло со следами запекшейся грязи и кляксами от разбившихся мух, она наблюдала за тем, как, разгоняя ночные тени, восходит солнце. Вместе с ним вставали и люди, один за другим появляясь из сумерек по мере того, как утренние лучи появлялись из-за горизонта, – рабочие словно тянулись к свету и следовали за ним, прежде чем спуститься во мрак шахты.
Наконец Алекс сел в машину и хлопнул дверцей. Рубашка, которую он не менял с прошлого вечера, была расстегнута, воротничок свободно свисал. Он курил, глаза у него были красными, в кровать к Леоноре он так и не ложился. Но ее меньше всего интересовало, где он спал и спал ли вообще.
Алекс резко нажал на газ и понесся, поднимая тучи пыли, сквозь толпу шахтеров, идущих на работу. Он откинул голову назад и чуть склонил к плечу. Из уголка его рта небрежно свисала пожеванная сигарета, и Леонора ненавидела его за все это.
Они ехали по утреннему Кулгарди мимо железной дороги, мимо вагонов, выстроившихся в ожидании загрузки руды, словно очередь бездомных. Они ехали мимо лесопосадок, мимо палаток и лачуг рудокопов, где Леонора была вчера вечером. Но нищета и страдания не показывались при свете дня, а опущенные пологи парусиновых дверей скрывали кошмар эпидемии. Вскоре палатки скрылись из виду, и они выехали на открытую местность, где солнце начало палить немилосердно, отчего в машине стало душно.
Леонора прислонилась головой к окну – стекло холодило ей кожу, тогда как спина прилипала к сиденью. Она смотрела на проносившиеся мимо островки деревьев и плоскую красную равнину с разбросанными по ней пучками травы, напоминавшими серебристую щетину на поверхности земли. Ее земли.
Но сейчас Леонора задыхалась: ее земля и ее воздух душили ее. Она видела ужасы тифа и опустошение, которое он несет; видела порождаемую им беспомощность и отчаяние, причиной которых он был. Теперь, прислонившись лбом к оконному стеклу, она чувствовала и свой тяжкий недуг – но касавшийся души, а не тела. Болезнь, поселившуюся в ней и назревавшую, возможно, всю ее жизнь.
Как в тумане, она оторвала глаза от ландшафта и мельком поймала свое отражение в зеркале: гладкая кожа и румянец, губы не растрескались от жажды, щеки не запали от голода. Под этой оболочкой она дышит ровно, без присвиста, тем не менее глубоко внутри ее притаилась болезнь, которая иссушала и медленно убивала ее.
«Брось его!» – вдруг отчетливо прозвучал внутренний голос, взывая к ней из каждой клеточки. Глаза Леоноры округлились, она затаила дыхание. «Брось его!» Эти дерзкие слова стучали в ее голове, в ее груди, грели ее изнутри. «Я могу бросить его». Она взглянула на Алекса и почувствовала неожиданное облегчение. «И я его брошу!»
Глава 52
Старое тело Гана было изнурено, и когда вновь накатывала изматывающая усталость, это казалось ему результатом беспокойного сна и плохого аппетита. Дрожа на своем спальном мешке, он пытался дотянуться до чего-нибудь – одежды или кусков картона, – чтобы хоть как-то согреться. Но все эти предметы были тяжелыми и ледяными, и холод пробирал его до костей. Ган обхватывал себя руками, голова его дергалась. Все тело болело, как будто его побили.
Ган то проваливался в сон, то всплывал, не замечая смены дня и ночи. Как-то, проснувшись в темноте, он подумал, что остался в шахте, и принялся кричать, просить света, запаниковав, что его забыли под землей, закрыли в забое. Ужас жалил, словно огненные муравьи, хотелось крушить все вокруг. Но вот появился свет и поджарил его снаружи, оставив внутри лед. Из каждой пóры сочился холодный пот, который пропитал одеяло, еще больше заморозив его. Ему безумно хотелось пить, в голове билась одна-единственная мысль – о воде. Фляга давно была выпита до последней капли, хотя, когда Ган пил, больше разливалось по подбородку. Во рту все опухло: казалось, он забит свалявшейся ватой с привкусом машинного масла.
В предрассветные часы Ган выползал из палатки и лизал росу. В такие моменты он был готов пить даже из лужи, если бы она была поблизости.
Бесконечная жажда оживляла окружающие тени. Темные пятна на палатке превращались в пауков, а иногда – в отвратительные увядшие цветы. Ган в исступлении бил по ним, и они, перед тем как засыпать его лицо, вновь превращались в пауков.
«Так вот, оказывается, как мне суждено умереть, – думал он в редкие моменты просветления сознания. – Пусть только это произойдет быстро! – Это было все, о чем он просил. – Чтобы только эта жажда ушла. И пропали пауки». Но он продолжал ждать, не зная, сколько времени все это уже длится.
А однажды ему явился ангел. Она вошла, откинув полог палатки. Ее лицо, красивое и бледное, озаряло сияние, легкий туман окутывал склоненную фигуру. Она положила ему на лоб влажную ткань, взгляд ее разогнал пауков и увядшие розы. Она поднесла небесный нектар, этот освежающий напиток, к губам Гана, и через его опухшее горло струйкой потекла свежая вода. Губы его все не закрывались, и она продолжала освежать их, а потом выжала ему в рот лимонный сок.
Ган следил за ней из-под тяжелых, будто кирпичи, век, которые поднимались и опускались все медленнее, и видел, что она светится. Возможно, она была ангелом только наполовину – возможно, он был только наполовину мертв. Тем не менее она оставалась с ним несколько минут. Или несколько месяцев. Трудно сказать.
Когда через дыры в палатку пробились лучи утреннего солнца, он все еще был слишком слаб, чтобы двигаться, но не умер. В этот момент Ган понял, что снова победил смерть. Шевелиться он не мог, все еще был очень болен, но теперь будет жить, и от этой мысли на него накатывала еще бóльшая усталость.
