Сразу сообразил Рымарев, что в его положении самое лучшее — притвориться мертвым. Если увидит Азаров, что он еще дышит, беспременно добьет, еще и утопит поглубже. Притворился, даже дышал через раз, и скоро оказался в озере, из которого, когда отошел Азаров, ему удалось выбраться. Двое суток маялся и корчился в судорогах Рымарев, забившись в чащу. Блевал кровью, заходился, как паршивый теленок, в беспрестанном поносе, но выцарапался, выжил и поднялся на вздрагивающие ноги. Доковылял до полянки, где еще недавно так шумно гуляла его артель, и не нашел ни одного следа, который напоминал бы о шестерых плотниках, что они здесь находились. Лишь примятая трава указывала, что был здесь кто-то, да и та поднималась и выпрямлялась.
Сел на эту траву Рымарев, обхватил руками голову, перемогая рвущую боль, и картина случившегося несчастья стала для него простой и ясной. Не солонину собирался хранить Азаров в этом диковинном погребе, который они построили, соблазнившись на богатый заработок. Не могло здесь храниться ничего иного, кроме золота. А коли золото — так никому чужому знать об этом не следовало, и отравление плотницкой артели было задумано заранее.
Когда Рымарев разложил все это по полочкам, пришел в отчаяние: он ведь всех своих плотников под смерть подвел, не почуяв опасности, как он теперь их женам-вдовам и детям-сиротам в глаза поглядит?! Что им скажет?!
Одно ему оставалось — хотя бы по властям донести на Азарова.
Собрался с силами и своим пешим ходом поковылял на тракт, пробираясь через непролазную тайжину. Хорошо, что время стояло летнее и ночевать можно было без костра под любым деревом.
Добрался до тракта, а дальше, на попутных подводах, направился в Елбань. Хотел явиться к становому приставу, фамилию которого еще в дороге от сведущих людей узнал, и рассказать без утайки обо всем, что случилось в глухом таежном углу. Уже до арестантской добрался, уже увидел невдалеке пристава, который на службу проследовал рано утром, уже готов был побежать следом за ним, да ноги вдруг отказали подчиняться, будто налились свинцом. Пронзила его простая и до озноба пугающая мысль: а с какого рожна ты решил, Яков, что тебе поверят? Кто ты и кто Азаров? И чем ты докажешь, что именно так все и случилось, ведь бумаг-то, как водится, не подписывали. Азаров отопрется и скажет, что в первый раз этого мужика видит, а где его плотники потерялись, он и слыхом не слыхивал, может, артельный староста сам их на тот свет отправил, а теперь тень на честных людей наводит… Долго стоял Яков напротив арестантской, долго решался, но так и не решился. Страх за самого себя не давал ему идти вперед, следом за приставом. Тогда он развернулся и отправился в обратную сторону — на тракт, и дальше — через тайгу, к каменной гряде, за которой находился тайник.
Возвращаться домой у него даже и мысли не возникло, ведь вся его артель была из одной деревни. Как он перед многими родственниками своих плотников оправдается? Да и примут ли они его оправдания…
Поэтому и путь, который он выбрал, был один — к тайнику.
По дороге, взяв грех на душу, Яков понемножку приворовывал — топор, пилу, другую мелочь, необходимую в хозяйстве, и до каменной гряды тащил уже на себе два большущих узла. Дотащил, ничего не бросил, и все оказалось нужным, когда срубил избушку и начал обживаться. К тому времени и решил окончательно, что будет он неотлучным сторожем возле этого тайника, и сторожить его будет до тех пор, пока не осуществит задуманную им месть.
В своих догадках Яков не ошибся. Скоро выследил, что к тайнику пожаловал Азаров. Спустился в лаз, пробыл недолго и отъехал. Следом за ним в тайник наведался Яков и сразу догадался, что в запертом на ключ железном ящике, запрятанном в самом дальнем углу, хранится золото. Затем Азаров приезжал еще и еще, железный ящик наполнялся, становясь все тяжелее, и Яков посмеивался: вот уж никогда не думал, что будет сидеть при таком огромном богатстве и голодать. Голод его в первое время и впрямь мучил, даже по ночам еда снилась, но после привык, обходясь подножным кормом, и хватало ему самой малости.
И вдруг Азаров перестал приезжать. Не появлялся. Весна промелькнула, лето, осень, зима, снова запели птички, пережившие холода, а за каменную гряду ни один человек не перешел. То ли от огорчения, что задуманная им месть не осуществляется, то ли по другой причине, но Яков начал заживо гнить. Кисти рук от локтей и до кончиков пальцев покраснели, стали шелушиться, а на ногах кожа и вовсе полопалась, обнажая живое мясо. Тогда он и стал, даже в морозы, ходить по снегу босым — так ему было легче. Но скоро и такая ходьба стала даваться ему с трудом, и он тогда привязал палки к стволам и сучьям деревьев и передвигался теперь вокруг тайника, прыгая с одной палки на другую. И до того наловчился, что по деревьям получалось быстрее, чем по земле.
Когда увидел двух не знакомых ему людей, остановившихся возле каменного валуна, обрадовался так, словно явились наконец-то долгожданные гости. Но радость, как выяснилось, оказалась преждевременной…
Яков помолчал, закончив свой рассказ, и попросил еще хлеба.
— Отломи ему побольше, — приказал Жигин и ногой подвинул заплечный мешок ближе к Комлеву. — Настрадался, бедолага, пусть хоть хлебушка откусит. Только скажи мне, Яков Рымарев, пока жевать не начал, какую ты месть задумал для этого Азарова? Почему ни слова про это не сказал? Таишься?
— Мне теперь таиться никакого резона нет. Убежать на калечных ногах никуда не убегу, ждать теперь больше некого, а раз уж запел начало, тогда и конец допевать придется. Похоронить я его здесь хотел…
— Кого?
— Азарова.
— Так чего же раньше не прихлопнул, когда он здесь появлялся?
— Дождаться хотел, чтобы больше золота натащил. Хотел, чтобы радовался он, чтобы счастье у него из глаз брызгало. И вот тогда, счастливого, я и собирался здесь похоронить. Да так, чтобы помучился напоследок…
— И как ты его наказывать собирался? — осторожно спросил Жигин.
— Погоди, хлеба поем, покажу…
10
В считаные часы мороз отступился, словно легкий ветерок, подувший с юга, отодвинул его в другие края. Внезапно потеплело, и по низкому небу заскользили быстрые рваные тучи; скоро сбились, как в стадо, и белесая мгла густо легла на землю, прочно закрыла еще недавно сиявшее солнце. Ветерок стих, наступила тревожная, как бывает перед грозой, тишина. Но гром не грянул. Небо беззвучно разорвалось, и посыпал из невидимого прорана обвальный снегопад. До того густой, что в сплошном белом месиве ничего нельзя было разглядеть.
Пришлось спешиться.
— Зря на конях двинулись, господин полицмейстер, — говорил Хрипунов. — На лыжах надо было, как Жигин. Быстрей бы получилось!
Полозов ему не ответил. Не стал объяснять, что на конях ехать он приказал потому что опасался опоздать, боялся, что Столбов-Расторгуев со своими людьми проскочит раньше. А допустить этого было никак нельзя. Вот для этого и понадобились кони. Откуда он мог знать, что рухнет такой обильный снегопад… Спросил:
