Мадам Дансени перестает улыбаться и легонько бьет его по плечу.
– Вы слишком нескромны, мсье. Меня удивляет, что кто-то все еще принимает вас за джентльмена, которым вы не являетесь!
– Джентльменство не воздает должных почестей красоте, моя дорогая. Без зернышек перца соус получается пресным… Я не прав, Коэтлегон?
Он смотрит на Коэтлегона, который в ответ презрительно улыбается.
– Каковы повара, таков и соус, – заносчиво отвечает он.
– Хватит, господа, – требует мадам Дансени. – Я вам приказываю.
– Слушаемся и повинуемся, – хохочет Лакло.
– В виде наказания сегодня вы оплачиваете все наши напитки!
– Договорились. Умолкаю.
Повисает непродолжительная тишина. Адмирал чувствует на себе любопытный взгляд мадам Дансени и враждебный – ее любовника. «Какого черта, – спрашивает себя адмирал. – При чем тут я?»
– А вы, мсье? – неожиданно обращается к нему Коэтлегон. – Неужели вы в своей далекой юности не читали философских книг?
На губах у него та же самая улыбка: сухая, презрительная. Возможно, провоцирующая.
– Пожалуй, что нет, – простодушно отвечает дон Педро. – В мою юность – далекую, как вы любезно заметили, – читали все больше про астрономию и мореплавание.
– Французских и английских авторов, полагаю.
От адмирала не ускользнул неприятный тон его собеседника. Тем не менее дон Педро отвечает совершенно спокойно:
– В основном – да. Но были среди них и мои соотечественники. Вы не слышали о Хорхе Хуане, Ульоа или Гастаньете? Большая часть важнейших трактатов по мореходству написаны в этом веке испанцами, как вам, вероятно, известно.
Он замечает презрение на губах собеседника.
– Нет, я этого не знал.
– Зато теперь знаете.
Повисает пауза. Все прислушиваются к их разговору. Дону Педро кажется, что в глазах мадам Дансени прячется обеспокоенное предупреждение, адресованное Коэтлегону: «Ты заходишь слишком далеко. Зачем тебе это?»
– Вы долго плавали, мсье?
Все то же презрение в голосе. И тот же враждебный взгляд. Адмирал отвечает с расчетливой сдержанностью:
– Не слишком, всего лишь семнадцать лет… Затем перебрался на сушу, вместе с адмиралом Наварро. Чуть позже занялся теоретическими штудиями и «Морским словарем».
– Наварро? – с интересом переспрашивает собеседник. – Тот самый, который участвовал в битве при Тулоне?
– Именно. Маркиз Победы – этого звания он удостоился как раз после той битвы.
Презрение сменяется улыбкой, холодной, почти нахальной. А может, и без «почти».
– Что касается «победы», здесь есть о чем поспорить… Я читал об этом морском сражении, а брат моей матери даже принимал в нем участие.
Остальные давно смолкли, прислушиваясь к его словам. Лакло смотрит на своего друга с тревогой, а глаза дона Эрмохенеса растерянно перебегают с одного на другого. Адмирал чувствует, что взгляд мадам Дансени прикован к нему с мольбой или предостережением. «Не продолжайте, умоляю вас, – словно бы умоляет этот взгляд. – Оставьте его в покое, и поговорим о чем-нибудь другом. Очень вас прошу. Я слишком хорошо знаю человека, с которым вы сейчас говорите».
– Что именно кажется вам спорным, мсье?
Коэтлегон пожимает плечами.
– Все кричат об испанской победе, а на самом деле в битве участвовали испанский и французский флот, объединившие усилия против англичан… И вообще, ничего особенного там не произошло.
– Вы говорите «ничего особенного» о битве, длившейся более семи часов, в которой погибли сто сорок один матрос, три командира, шесть офицеров, почти пятьсот моряков были ранены, и это не считая потерь в английском флоте?
– С ума сойти. – Удивление собеседника кажется искренним. – Вы даже цифры можете назвать, мсье. А ведь прошло почти сорок лет.
– Я все это слишком хорошо помню. Я был там.
Ресницы чуть заметно вздрагивают: единственный признак того, что Коэтлегон действительно слышит адмирала.
– Не знал.
– Теперь знаете. Я был лейтенантом на корабле «Король Филипп»… А известно вам, почему мы сражались в пропорции один к четырем? Потому что наши французские союзники, посланные адмиралом Кур де ла Брюйером – на одном из его кораблей и находился, я полагаю, ваш, мсье, родственник, – шли своим курсом, так и не приняв участия в битве и оставив Испанскую армаду в одиночестве в тылу врага.
– Брат моей матери…
«Черт возьми, – думает адмирал. – Я уже сыт по горло этой наглой улыбкой и надменным взглядом. Сыт по горло этим салонным фанфароном с его красной орденской лентой и бесстыдством под маской сухой вежливости, которая никого не обманывает. Раз уж он собрался свести со мной счеты, сейчас самое время».
– Если брат вашей матери рассказывает что-то другое, он лжет, как последний проходимец… А если вы, мсье, на этом настаиваете, то вы – нахал.
Повисает гробовая тишина. Дон Эрмохенес смотрит на своего друга открыв рот. Коэтлегон бледнеет, будто бы кровь отхлынула от лица.
– Я этого вынести не смогу.
– Значит, вам придется пересмотреть, мсье, запасы вашего терпения.
– Господа, перестаньте. Прошу вас, – умоляет мадам Дансени. – Вы зашли слишком далеко.
Дон Педро медленно встает с кресла.
– Да, вы правы… Мне очень жаль. Прошу вас, мадам, примите мои искрение извинения.
Он засовывает два пальца в жилетный карман, кладет на стол золотой луидор, сухо кланяется и уходит, преследуемый по пятам Брингасом и библиотекарем. Краем глаза дон Эрмохенес замечает, как Коэтлегон склоняется к Лакло: тот осуждающе качает головой, однако Коэтлегон настаивает. Мадам Дансени повернулась к Лакло и Коэтлегону, некоторое время они вместе что-то живо обсуждают, наконец она безнадежно качает головой и закрывает руками лицо. Лакло вскакивает и направляется вслед за доном Педро, ускоряя шаг, пока не догоняет его.
– Мне очень жаль, господа, – говорит он сдавленным голосом, снимая шляпу. – Мсье адмирал… На мою долю выпала неприятная задача.
Дон Педро замедляет шаг и выслушает его с невозмутимым видом. Он также снял шляпу.
– Я понял вас. Говорите дальше.
– Мсье Коэтлегон считает, что вы некрасиво обошлись с ним, – говорит Лакло, мгновение поколебавшись. – И требует соответствующей сатисфакции.
Адмирал смотрит на саблю, висящую у Лакло на поясе, затем переводит взгляд на свою трость-клинок.
– Прямо сейчас?
– Нет, что вы, – протестует Лакло. – Все должно быть как положено… Послезавтра на рассвете, на Елисейских полях. Если вас это устраивает.
– Как вам угодно.
