– На этот счет не беспокойтесь, – сказала мисс Хелспай. – В данный момент наши с вами цели сходятся. – И она одарила его ангельской улыбкой.
– Мисс Хелспай, вы лишаете меня присутствия духа. Я попрошу вас обоих выйти отсюда – мне надо переодеться.
– Конечно, – ответил я и предложил мисс Хелспай руку, на случай, если ей потребуется моя помощь, чтобы встать и выйти из этой тесной каморки.
– Благодарю вас, Гатри, – произнесла она с такой кротостью, что я подумал, не смеется ли она надо мною. Она позволила мне вывести себя из комнаты, а затем потащила в начало коридора, где стояла небольшая скамья. – Суматошный был денек, не правда ли?
– Не то слово. Я бы сказал, вся неделя была суматошной, – ответил я.
– Но сегодня особенно. Будь мы в Италии, наши приключения оказались бы достойны пера миссис Радклиф[40]: переодевания, бессовестные злодеи, таинственные двойники, лечебницы для душевнобольных, погони. Правда, в ее романах никаких автомобилей нет и в помине, – торопливо добавила она, задорно блестя голубыми глазами. – Однако признайтесь, все было как в романе.
– Я бы, скорее, вспомнил Уилки Коллинза. К тому же, в отличие от миссис Радклиф, он умер совсем недавно.
– Да, – ответила она и замолчала: к нам приближалась Беатрис Мазеруэлл.
Сбросив с себя средневековые одеяния, она оказалась миловидной женщиной с пышными формами, которые охотно выставляла напоказ, нарядившись в открытое ярко-синее платье и немилосердно затянув талию. Волосы ее были уложены в модную прическу, на шее красовались бриллиантовое колье-стойка и нитка жемчуга. Актрису сопровождал какой-то мужчина, по меньшей мере десятью годами старше, в вечернем костюме, державшийся с уверенностью богатого вельможи. Проходя мимо, она кивнула мне и заметила:
– Вы приятель Саттона, не так ли? Какая досада, что он был не в форме! И все же он опытный актер, сумел сыграть, несмотря ни на что. Совсем лишился голоса. Должно быть, из-за простуды.
Не пряча самодовольной ухмылки, она направилась к чугунной лестнице и стала спускаться по ней с легкостью, свидетельствовавшей о многолетней привычке.
– Да! – тихо проговорила мисс Хелспай. – Непостоянство, имя тебе – Мазеруэлл! Теперь я понимаю, отчего Саттон так о ней отзывался.
– Она хватила через край, – согласился я.
– Гатри, какой же вы простачок! – дружески попеняла мне мисс Хелспай.
Я хотел было спросить, почему она так думает, но тут дверь саттоновской гримерки распахнулась и на пороге появился Холмс, закутавшийся в свой плащ и длинное кашне и надвинувший на глаза шляпу. Перед тем как открыть рот, он откашлялся.
– Гатри! Пойдем! – воскликнул он, хлопнул меня по плечу и подтолкнул к лестнице. – И вы, мисс Хелспай.
– Как скажете, – ответила она, и в ее голосе опять послышались веселые нотки.
Мы спустились по винтовой лестнице. Наши шаги звучали словно удары молота о наковальню. Когда мы достигли первого этажа, Холмса (приняв его за Саттона) окликнул кто-то из актеров, но, заметив, что он не один, не стал задерживать. Служитель у входа едва удостоил нас взглядом.
– Где ваш экипаж? – спросил Холмс, когда Сид Гастингс в своем кэбе подкатил к театральному подъезду.
Теперь, когда бо́льшая часть публики разошлась, улица, несмотря на нарядный театральный фасад и ярко горящие фонари, казалась пустынной и немного зловещей.
– За углом, – ответила мисс Хелспай.
– Тогда встретимся на Пэлл-Мэлл, – сказал он, словно на этот счет не могло быть двух мнений.
– Хорошо, – откликнулась мисс Хелспай и взяла меня под руку. – Идемте, Гатри.
Я пошел рядом с нею, размышляя про себя, что театр поистине заколдованное место. Мы обогнули здание и подошли к коляске, которую мисс Хелспай оставила здесь перед спектаклем. Все экипажи, кроме одного-двух, уже разъехались, кругом было безлюдно, словно в бальной зале после ухода гостей. Не успели мы забраться в коляску, как кобыла громко заржала и начала трясти головой, словно заявляя о нежелании продолжать работу. Я хотел заговорить, но мисс Хелспай сделала мне знак молчать.
– Что случилось? – беззвучно промолвил я, увидев, что она чрезвычайно встревожилась.
– Лошадь покалечили, она охромела, – едва слышно проговорила мисс Хелспай. – Кто-то пытается нас задержать.
– Вы уверены? – так же тихо спросил я.
– Она не может сдвинуться с места – у нее перерезаны сухожилия, – произнесла мисс Хелспай таким гневным и печальным голосом, какого я больше не чаял услышать.
– Почему вы так думаете?
– Потому, что у нее на ногах кровь и ей больно. А мы не можем двинуться с места.
Я замолчал, прислушиваясь к шуму дождя и другим ночным звукам. Мне показалось, будто щелкнул взведенный курок; я тут же бросился на пол коляски, мисс Хелспай последовала моему примеру.
Раздался выстрел, лошадь снова заржала и попыталась тронуться с места, но вместо этого упала, запутавшись в сбруе.
– Все, хватит, – прошептала мисс Хелспай и сунула руку в муфту, намереваясь достать револьвер. – Гатри, готовьтесь бежать.
– У меня тоже есть револьвер, – мягко возразил я. – Если мы с вами будем действовать сообща, то, возможно, сумеем им помешать, кто бы они ни были.
Она одобрительно кивнула и вытащила револьвер.
– Готовы? Внимание, пошли!
Мы оба одновременно выскочили из экипажа, она с левой стороны, я – с правой, припали к земле и стали целиться в темноту; в шести футах от коляски маячила какая-то фигура в развевающемся плаще, она развернулась и побежала прочь.
– Стой! – заорал я и бросился в погоню.
Мы помчались по Сент-Мартинс-лейн в направлении Лонг-Акр, однако я так и не смог нагнать беглеца. Недалеко от Ковент-Гардена он скользнул в проход между двумя домами. Боясь оставить мисс Хелспай одну, я повернулся и бросился назад, к Театру герцога Йоркского, но, подбегая, услышал одиночный выстрел.
– Мисс Хелспай! – в ужасе крикнул я, однако, добравшись наконец до места, увидел, что она стоит над своей лошадью, а в глазах ее сверкают слезы.
– Она так мучилась, – пробормотала мисс Хелспай, отдавая мне свой револьвер.
– Дорогая мисс Хелспай, – сказал я и обнял ее за плечи, чтобы хоть как-то утешить. – Как это грустно…
– Одно дело – стрелять в нас, – слабым, сдавленным голосом проговорила мисс Хелспай, – ведь мы умеем за себя постоять. Но причинять вред безвинному животному только ради того, чтобы расправиться с нами, это настоящая трусость.
– Да, – ответил я, искренне соглашаясь с нею.
