Он сдвинул котелок на затылок.
— Что ж, он и так скотоводческий городок, только уже с пятью тысячами жителей.
Репортер поймал взглядом индианку, проходившую мимо с корзиной фруктов на голове, ее длинные косы раскачивались из стороны в сторону.
— «Нью-Йорк Геральд» послала меня освещать войну с Мексикой, — продолжал говорить он фотографу, слушавшему вполуха. — Я должен был написать статью о войне, но, когда приехал, все уже закончилось. Тем не менее я решил не возвращаться в Нью-Йорк. Сразу после подписания договора нашли золото, и, подобно всем остальным, я отправился на север испытать удачу. Нашел немного золота. Совсем чуть-чуть. Потом ошивался в Орегоне какое-то время. Женился и развелся. Где-то даже сделал пару детишек. Затем в Сан-Франциско повстречал старого приятеля, который рассказал мне, что «Лос-Анджелес Клэрион» нужен репортер.
Слуги проводили в саду последние приготовления перед праздником. На столах расставляли чаши с фруктами, откуда Райдер взял себе парочку.
— Это место разрастается, — сказал он, снимая кожуру с апельсина. — Тут двух мнений быть не может. Все покупают ранчо и называют города в свою честь. Недавно повстречал дантиста по фамилии Бербанк, так он купил себе испанскую землю в восточной части долины Сан-Фернандо. И Дауни, тот, который был губернатором пару лет назад, разделил свое ранчо на участки и продает. Некоторые даже оставляют индейские названия, считают их романтичными.
Он покачал головой.
— Разве Пакойма и Азуса — это романтично?
Он отломил от апельсина дольку и закинул ее в рот, сок потек по его подбородку.
— Жители Лос-Анджелеса — непредсказуемое племя. Иной раз кажется, всего-то дел у них — играть в азартные игры да дрыхнуть. Но видели бы вы их, когда разгорелась гражданская война. Город сразу разделился на сторонников и противников рабства и сецессии[20]. Причем речь идет о вооруженном разделении. Половина мужского населения ушла воевать за конфедерацию, другая половина осталась дома, раздирая город на части пьяными побоищами и перестрелками. Однако тему войны быстро затмила засуха шестьдесят второго года, уничтожившая местное скотоводство. Сразу за ней последовала эпидемия оспы, выкосившая половину индейцев. Мне это кажется даже забавным, поскольку именно индейцы пасли стада. А когда скот погиб, то и индейцы стали не нужны.
Он улыбнулся и посмотрел на фотографа, ища у него одобрения шутке. Но тот был занят.
— Однако с бандитами серьезная беда. Бездельники, что тут скажешь! Они утверждают, что мстят янки за украденные земли. Черта с два, это не воровство! Большинство испанских бумаг на землю недействительны! Ни один американский судья не примет в качестве официального документа корявую карту с чьим-то именем. Мексиканцы даже не проводили ландшафтной разведки. Просто подъезжали к первому попавшемуся дереву, зарисовывали его на карте, потом ехали на юг к скале, рисовали ее, оттуда к ручью, зарисовывали его и называли это правовым титулом. Именно так они и отобрали землю у индейцев. Сейчас же американцы сделали все как надо, привезя землемеров и адвокатов, и получили землю честным способом. Но бандитам разве объяснишь?
Он съел еще один апельсин и посмотрел, не попали ли капли сока на его модный атласный жилет.
— Линчуют здесь тоже будь здоров. Группа буйных техасцев, живущих в Эль-Монте (называют себя рейнджерами Эль-Монте) чуть не развязала в городе настоящую войну, после того как их товарищ по имени Бин — брат судьи Роя — был найден мертвым в поле недалеко от миссии. Эти кореша промчались по улицам, стреляя во всех, кто попадался им на глаза, и вешая все, что шевелится.
Однако упрекать людей за самоуправство язык не поворачивается. На целую округу один шериф с двумя заместителями да маршал в городе — вот и все защитники правопорядка. Народ вынужден брать закон в свои руки. Конечно, Лос-Анджелес — уже не тот жалкий городишко. Бери выше. Пять тысяч людей на двадцати восьми квадратных милях — это теперь официально крупный город, по крайней мере, согласно калифорнийскому законодательству. Но скажу тебе, дружище, бывал я и в Париже, и в Лондоне. И Лос-Анджелес — это никакой не город.
Он снял котелок и принялся им обмахиваться.
— Но я думаю, что когда-нибудь наверняка им станет. Сюда тянутся железные дороги, а с ними — толпы иммигрантов с востока, жаждущих получить здесь землю. Индейцев сейчас уже особо не увидишь. Их тут жили тысячи, но за прошедшие двадцать пять лет, несмотря на несколько мятежей, они повымирали, миссии были секуляризованы, индейцы оказались предоставлены самим себе, и они просто исчезли, большинство в буквальном смысле слова.
Облизнув пальцы и вытерев их носовым платком, он осмотрелся в поисках членов семейства. Он послал пару людей, чтобы собрать всех для группового портрета. Ему надо было взять интервью у главы рода, Анжелы Наварро, и спросить у нее, каково это — знать, что тебе девяносто лет.
— Что-то таинственное произошло в этой семье в 1830 году, — сказал он, пока фотограф продолжал колдовать над своими хитрыми устройствами и фотопластинками, часто посматривая на солнце. — Младшая дочь исчезла в ночь перед свадьбой, а Наварро, владевший этим ранчо, слег с необъяснимой болезнью. Я слышал, он был прикован к постели несколько недель, а когда поправился, стал совершенно другим человеком. Потерял всякий интерес к управлению ранчо, поэтому хозяйством пришлось заняться его жене.
Говорят, ее поначалу мало кто воспринимал всерьез, поскольку она женщина, и Наварро все еще был жив. Но годом позже, когда надвигались зимние ливни, сеньора предупредила всех, что произойдет ужасное наводнение. Она даже заставила рабочих прорыть сточные канавы вдоль границы своих земель. Другие фермеры не послушали ее, поэтому, когда равнину затопило и зерновые погибли, ранчо Палома было спасено благодаря отводным каналам. После этого к ее мнению начали прислушиваться. Когда она сократила поголовье скота и посадила цитрусовые вместе с виноградом, остальные землевладельцы сказали, что она сошла с ума. И где теперь их ранчо? Скот весь передох, а они вынуждены продавать свои владения. Но не Анжела Наварро. Кое-кто говорит, что она самая богатая женщина в Калифорнии.
Помню, как увидел ее в первый раз — это было еще в сорок шестом. Я шел по Старой Дороге и повстречал ее. Она была великолепна. О, я видел наездниц в Нью-Йорке, но Анжела Наварро скакала, как мужчина. Никакого дамского седла у нее не было. И на голове она носила черную мужскую широкополую шляпу, совсем как у мексиканских ковбоев. Говорят, она каждый день объезжала свои угодья, осматривая сады с апельсинами и лимонами, ряды виноградников, рощи авокадо, пока не стала частью ландшафта. Ей пришлось пересесть в карету, когда возраст все-таки дал о себе знать.
Он достал карманные часы и открыл их.
— Ожидается, что на празднике соберутся все старые калифорнийские семьи плюс богатые приезжие американцы. Ей оказывают почести, точно члену королевской семьи. Словно она царица (он усмехнулся своей собственной шутке), Анжела Наварро, царица Ангелов!
