— Была одна, — сказал я. — Я действительно воображал тогда, что влюблен в нее.
— Понятно. — Хант, снова пыхнув сигарой, внимательно смотрел на меня сквозь облако серого дыма, плотного и мягкого, как шерсть. — Возможно, этот сюжет ты бы предпочел передать на бумаге? Имей в виду, авторы мне нужны.
— Поэтический дух во мне иссяк.
— Совсем необязательно иметь в виду поэзию. — Взявшись за свой бренди, Хант, обращаясь к его янтарным глубинам, сказал: — Я ведь не только издаю «Взгляд». Есть еще также и книги для заинтересованного мужского чтения. Их я в Париже печатаю.
— Если угодно. Я подумал, возможно, теперь, раз ты сделался писателем и к тому же, вероятно, стеснен в средствах… А африканская тема может быть воспринята «на ура». Я слыхал, у африканских женщин кровь куда горячее, что они просто нечто из ряда вон. Как насчет негритянской Фанни Хилл или «Моей тайной жизни» среди туземцев? Знаешь, отлично будет продаваться.
— Не сомневаюсь, — сказал я, отставляя свой стакан. — Но меня от такого авторства уволь.
Внезапно на меня накатил приступ тошноты. Дым сигары проник мне в горло, едкий, неприятно щекочущий. Я встал:
— Спокойной ночи, Джордж! Ищи себе другого болвана, чтоб писал тебе твои пикантности.
— Погоди! — быстро сказал Хант. — Да не ершись ты, Роберт! Должен же ты понимать, что на твои рассказы про Теруду вечно не проживешь. А своих авторов я холю и лелею. Тут статейка, там стишок… Ты как раз такой человек, которому могло бы пойти на пользу, если его будут читать на наших страницах. Имей в виду, мы публикуем стихи Форда Мэдокса Форда.
Я остановился в дверях.
— Весьма удачно вышла замуж. За одного безнадежно упертого зануду. Там тебе совсем ничего не светит.
Не оборачиваясь, я продолжил свой путь.
Глава шестьдесят восьмая
Эмили являла собой целую главу в моей жизни, которая, я понимал, была завершена. Но отец ее — дело другое. Я отправился в Лаймхаус и передал в его контору свою визитку.
Он заставил меня ждать — что было понятно. Но скучать мне не пришлось. Сидя в одной из приемных, я наблюдал за бесконечной процессией грузчиков и складских рабочих, следовавших друг за дружкой мимо меня с джутовыми мешками за спиной. Даже не вереницей, они шли строем: каждый, чеканя шаг, направлялся туда, где снаружи застыла в ожидании цепочка вагонеток. Я недоумевал, с чего бы не держать мешки на складе; хотя, возможно, склад теперь предназначался для иных нужд.
Вдруг я заметил знакомое лицо. Это был секретарь Дженкс, хотя, судя по его внешнему виду, он теперь занимал более значительную должность: за ним, сновавшим взад-вперед, управляя погрузкой, бегали по пятам двое помощников.
— Дженкс! — окликнул я.
— А, приветствую, Уоллис! Мы слышали, вы вернулись. И волосы постригли.
Мне странно было это слышать: со времени нашей последней встречи я стригся уже десятки раз.
— Все думали, когда мы вас повидаем.
Говоря, Дженкс продолжал пребывать в движении, так что, уподобившись его помощникам, и я вынужден был, поднявшись, следовать за ним.
— Туда, — велел он одному из них. — Вот туда, на второй этаж. Видите? — бросил он мне. — Расширились еще, по крайней мере, на пятьсот квадратных футов.
Я остановился, пораженный открывшейся картиной.
Склад был не просто полон: он был забит до отказа. С каждой стороны мешки кофе стеной высились до самого потолка. Окна отсутствовали — лишь пара узких щелей остались на невообразимой высоте, поскольку штабели мешков плотно закрыли окна, лишь скудные лучики света проникали внутрь. Стиснутые громадными колоннами мешков, виднелись узенькие проходы, петляющие коридорчики, лестницы из мешков, норки-туннели… на одном только этом складе мешков хранилось, должно быть, более пятидесяти тысяч.
Рядом с собой я увидел раскрытый мешок. Потянувшись, зачерпнул несколько зерен, понюхал.
— Индийский «типика», если не ошибаюсь.
— Ваше обоняние как всегда безупречно, — кивнул Дженкс.
Я окинул взглядом горы мешков, терявшихся во мраке.
— И это все один сорт? Для чего столько?
— Поднимитесь-ка лучше наверх, — сказал Дженкс.
Пинкер сидел за своим письменным столом. Телеграфный аппарат бормотал себе что-то; Пинкер, подхватывая ленту, то читал на ней какие-то знаки, то бросал, то почти тотчас вновь подхватывал, читая новые знаки, будто отпивал по глотку от быстро текущей реки.
— А, вот и вы, Уоллис. Наконец-то вернулись, — проговорил он так, как будто я явился к нему со званого обеда в Вест-Энде. — Ну, что Африка?
— Африка обернулась неудачей.
— Как я и предполагал.
Он по-прежнему почти не поднимал на меня глаз, продолжая перебирать пальцами необычную печатную строку, исторгаемую машиной.
— Ваш склад отменно заполнен, — заметил я, поскольку Пинкер снова замолчал.
— Вон тот? — Он как будто удивился. — Это ничтожная малость. Вы посмотрели бы на бондовые хранилища. У меня теперь их четыре. Каждый больше этого, все забиты до предела. Придется арендовать дополнительное помещение, пока все это не закончится.
— Закончится? Что именно?
Тут он на меня взглянул, и я поразился его внешнему сходству с Эмили. Но только глаза у него как-то странно блестели — нервно, возбужденно.
— Моя армия, Уоллис, почти готова выступить, — сказал Пинкер. — Мы вот-вот войдем в силу.
Он сообщил, что сделал некое открытие. Наконец-то он пришел к мысли, что рынок кофе цикличен. Если цена взлетает, владельцы плантаций сажают больше кофе, но поскольку саженцам до начала плодоношения требуется четыре года, на рынке это почти не сказывается. Но вот через четыре года после подъема цен возникает избыток; тот кофе, который высаживался в годы нехватки, поступает на рынок в количестве, превосходящем прежнее, и переизбыток неизбежно вынуждает цену упасть, тогда владельцы плантаций либо бросают свое занятие, либо переключаются на выращивание чего-то еще. Через четыре года подобное положение вызывает очередную нехватку; цены повышаются, и плантации кофе расширяются снова.
— Восьмилетний цикл, Уоллис. Неколебимый и непреложный, как пребывание и убывание луны. Картель может завуалировать его, но изменить не в силах. И, едва осознав это, я понял, что прижму его.
— Кого?
— Да Хоуэлла, конечно же! — Физиономия Линкера растянулась в улыбке. — Скоро он у меня взвоет! — Он осекся, и даже как будто удивленно произнес: — Это вы меня надоумили, Роберт.
