7
Два дня спустя Бобби вошел в один из кабинетиков с видом на сад в доме Пола Лэмбоуна. Пол узнал, что Бобби требуются несколько дней ничем не прерываемых размышлений, чтобы начать роман, и пригласил его остаться, когда остальные гости уедут в Лондон. Это была идеальная комната для писателя с натурой Бобби: низкий письменный стол перед широким окном, на подоконнике серебряная ваза с незабудками и белыми тюльпанами. Узкая стеклянная дверь позволяла выйти в сад, не проходя через весь дом. На письменном столе было все, чего мог пожелать самый взыскательный писатель, — удобная подставка для бумаги, и облатки, и настоящие гусиные перья, и сколько угодно места для локтей. Сидел он не на стуле, а в кресле, чрезвычайно удобном, но не чрезмерно покойном: ни намека на убаюкивание, а только преданная поддержка сидящего за работой. От окна вверх по склону убегала садовая дорожка, садовая дорожка с бордюрами изумительных анютиных глазок. По обеим сторонам за анютиными глазками располагались розовые кусты, и хотя на них еще не появились бутоны, сочетание свежей зелени молодых листьев в солнечных лучах с рыжеватой коричневостью проглядывающих веток ласкало глаз.
Некоторое время он постоял, глядя на дорожку, затем сел и придвинул к себе блокнот. Взял одно из восхитительных гусиных перьев, проверил чудесную гибкость его кончика, обмакнул в чернила и написал своим четким красивым почерком:
«Вверх-Вниз»
Пешеходный роман
Роберта Рутинга
Глава первая,
представляющая нашего героя
Все это он написал без запинки, так как знал назубок. Он ведь писал это сначала и до конца не менее чем на полудюжине чистых листов.
Тут он остановился и замер, наклонив голову набок. Затем аккуратно исправил «представляющая» на «в которой мы представляем».
Миновало почти два года с тех пор, как он таким манером приступил к написанию своего романа, и все еще не разобрался в деталях представления своего героя. Первоначальный замысел все еще приятно парил в небесах его сознания — обещание увлекательной чреды отличных, разнообразных и упоительных приключений, рассказанных непринужденно и с юмором; превратности и удачи доброго, скромного, не чересчур, но достаточно смелого молодого человека на его жизненном пути, пока он не обрел вечного счастья с обворожительной девушкой. «Плутовской» жанр, магической слово! Ни одно из этих приключений пока еще не обрело конкретности в его мозгу. Он чувствовал, что в один прекрасный день они там возникнут. Если сесть и задуматься, их уже почти видишь, и это было для него достаточной гарантией. А потому аккуратно и изящно переписав титульную страницу, он погрузился в грезы и вскоре уже думал так и эдак о своей Кристине-Альберте, как и подобает хорошему герою.
Кристина-Альберта все время озадачивала Бобби, и он все время находил что-то такое, что вносило полную ясность, а затем опять озадачивался. Но теперь, казалось ему, он узнал последний важный факт, ее касающийся. Накануне вечером Пол Лэмбоун описал, как он повез ее к Дивайзису посоветоваться, и как они почти случайно обнаружили, чья она дочь на самом деле. Он рассказывал занимательно, как и подобает писателю, придал истории драматическую кульминацию. Очевидно, рассказал он об этом преднамеренно, потому что настало время, чтобы Бобби узнал правду. Лэмбоуну было известно о помолвке Кристины-Альберты. Но ни он, ни кто-либо еще, кроме Бобби, не знал, что замуж она выходить не собирается. Никогда. Но это, чувствовал Бобби, позволяло понять ее состояние. Объясняло настороженную нежность на лице Дивайзиса, внезапно вырванном из темноты, и его нечаянное «моя милая»; объясняло ее манеру держаться, словно она была своей для него и Пола Лэмбоуна, а не несколько непонятной гостьей; извиняло бурность ее ревности к Маргарет Минз: она, видимо, страстно поверила в свои дочерние права и, возможно, надеялась, что он ее признает, и она будет с ним постоянно. Бесспорно, Маргарет Минз была этому помехой. Так естественно, что Кристина-Альберта хотела быть с Дивайзисом, работать с ним, и так естественно, что она подозревала, предчувствовала и отвергала появление кого-то, кто мог стать между ними. Не говоря уж о магии кровного родства, только естественно, что две такие тонкие и богатые натуры должны испытывать сильнейшее тяготение друг к другу. Тот факт, что Дивайзис внезапно решил жениться на Маргарет Минз, никаких затруднений Бобби не причинил — о Дивайзисе он толком не думал. Маргарет Минз была достаточно хорошенькой, чтобы кто угодно захотел на ней жениться. Бывают моменты, как Бобби знал по собственному опыту, когда нежная миловидность способна поразить точно стрела. Видимо, она поразила и покорила Дивайзиса. И пожалуй, лишь одно заставило Бобби запнуться в его размышлениях — но только запнуться. То, как менялись решения Кристины-Альберты. То, как она согласилась выйти за него замуж, а затем с такой быстротой отказалась от своего намерения, и так бесповоротно, и все же сохранила его любовником.
Эта решимость замуж не выходить в конечном счете выглядела просто частью всего, что делало ее столь невероятно современной. Потому что среди этой группы «новых людей», ее окружающих, она казалась Бобби во всех отношениях новейшей. Он никогда еще не встречал такого смелого стремления жить. Эта вспышка изголодавшейся бунтующей индивидуальности его заворожила. Куда идет она? Добьется ли этой свободной личной жизни, которой желает, или не сумеет обрести цели в работе и кончит разочарованием и одиночеством, как кто-то сбившийся с дороги и заблудившийся? Мир приводил Бобби в ужас, когда он думал о себе, но ужас этот становился еще больше, когда он думал об этой храброй маленькой фигурке, бросающей ему вызов.
Бобби был от природы врожденно боязлив; инстинктивно он искал надежности, безопасности, доброты и помощи. За свою работу «Тетушки Сюзанны» он держался ради обеспеченности. Он не верил, что Кристина-Альберта представляет себе хотя бы десятую часть опасностей, которые ее подстерегают — оскорбления, неудачи, унижения, пренебрежение, отверженность, усталость и тоска одиночества. Его воображение рисовало мучительную картину ее там, в темном, хаотичном, колоссальном и бестолковом Лондоне — такая хрупкая фигурка, легкая походка, гордо поднятая голова, руки, упертые в бока, и никакого представления о затаившихся чудовищных опасностях. Теперь, когда он начал понимать ее, ему становились понятнее многочисленные ясноглазые, смелые, трудные девушки, с которыми он знакомился последние годы, и впервые он смутно осознал значение того мощного, широкого движения женщин, которое принесло им право голоса и два десятка беспрецедентных свобод.
Многие эти совсем молодые девушки выполняли свою работу и умели постоять за себя совершенно так же, как мужчины. Они писали картины и рисовали, как мужчины, писали критические статьи, как мужчины, писали пьесы, романы, как мужчины, возглавляли общественные движения, занимались наукой, играли роль в политике. Как мужчины? Если подумать, то нет, не совсем. Да, они все еще оставались другими. Но то, что и как они делали, они делали не по-женски. Если не вложить неожиданные новые значения в это «по-женски». Романы, которые они писали, его чрезвычайно интересовали. Такие, как Стелла Бенсон, писали книги, как… кто угодно; по ее произведениям нельзя было определить, мужчина она или женщина. И все это опять-таки было новым. Джордж Элиот, пожалуй, была их провозвестницей. Пожалуй. Прежние литературные творения женщин, если были не «душечка я» книгами, то книгами «доброй тетечки». На каждой странице вы слышали шуршание юбок.
