— Мадам! — сказал незнакомец, остановившись в четырех футах от нее. — Позвольте спросить вас: вы одна?
— Позволяю, — еле слышно ответила она. Ей хотелось сказать это погромче, но в горле застрял комок, и она могла только шептать. — Сейчас — да, но я жду подругу.
Она солгала. Никакой подруги у нее не было. Никогда, даже в детстве. Ей было чуждо само этослово. Однако когда к тебе обращается джентльмен, совсем нелишне придумать себе подругу.
— Она должна вот-вот подойти.
«Хорошо, что я не сказала про друга, — подумала женщина. — Какая же я умница!» Таким образом она не отбила у джентльмена охоту познакомиться и все же очертила определенные границы.
Мужчина снял шляпу.
— Тем лучше. Вы не могли бы уделить мне минутку внимания? Всего минутку!
Ее это несколько разочаровало. Минутка внимания вряд ли способна стать началом романа.
— У мадам шотландский акцент, если не ошибаюсь? Мне он хорошо знаком.
— Да, я приехала из Абердина. Будьте любезны, скажите мне, как вас зовут. Я не привыкла разговаривать с незнакомыми людьми.
— С удовольствием. Меня зовут Генри Форстер, я из Лондона.
Он сказал это, словно пропел, весело и живо.
— Из Лондона?
— Да, из района Челси на берегу Темзы. Я живу на улице Чейни-Уок, если точнее. Если мадам никогда там не бывала, я весьма советовал бы посетить это восхитительное место. Пейзаж там полон очарования.
Это что — приглашение?
Женщина покраснела.
— Меня зовут мисс Лесли Мейкле, — сказала она.
— Как необычно! И красиво. Мейкле — это кельтское имя?
— Лесли — фамилия родового клана моей матери. Родители надеялись, что у них будет сын, но на свет появилась я, и мне выпала честь носить эту фамилию.
— Приятно познакомиться.
— Мне тоже. Так чем я могу вам помочь?
— Я буду краток, мисс Мейкле, — сказал Форстер. — Я выполняю одно задание и мне нужно сделать несколько фотографий. Две-три, не больше. Будьте так любезны!
Он снял с плеча «Кодак» и вытащил его из футляра.
— Просто нажмите на этот рычажок, — продолжал он, выдвинув гофрированную трубу аппарата. — Мне нужно сняться в профиль — с обеих сторон — и в фас.
Лесли Мейкле встала и, взяв фотоаппарат, шагнула из тени.
«В пасторальном окружении она была бы настоящей красавицей:», — невольно подумал Форстер.
Голубые глаза, щечки-яблочки, губки, как вишни. Однако на фоне городского пейзажа ее вид вызывал чувство дискомфорта. Пышущее здоровьем лицо являлось живым укором для человека, вынужденною сиднем сидеть в отеле и прятаться под полями котелка, пока он отращивал усы, чтобы изменить свою внешность.
Форстер встал спиной к солнцу. Лесли Мейкле отошла на пять шагов и нацелила аппарат на его профиль слева. Котелок снова был у него на голове.
— Могу я спросить, мистер Форстер? Это снимки для вашей любимой?
Щелк!
— Для коллеги, которого держат взаперти.
Лесли Мейкле опустила фотоаппарат.
— Взаперти? То есть в тюрьме?
— Не совсем. И тем не менее он лишен свободы. Его никуда не пускают.
Лесли Мейкле взяла себя в руки.
Правый профиль.
«Как романтично! — подумала она, — Для коллеги, лишенного свободы… Эта интрига достойна пера Элинор Глин или же миссис Генри Вуд (Английские писательницы 19в)».
Щелк!
И наконец, последний снимок — в фас.
— Я заинтригована, мистер Форстер. Позвольте спросить, как вы намерены помочь своему несчастному коллеге?
— Спросить вы, конечно, можете, но я вам не отвечу. Я просто хочу передать ему снимки, чтобы напомнить, что о нем не забыли на воле.
Щелк!
«На воле! Как это трагично!»
Лесли Мейкле представила себе заключенного, вцепивщегося в прутья решетки и вперившего взор в далекие горы.
— Ваш фотоаппарат, сэр, — сказала она, протягивая Форстеру «Кодак».
— Быть может, — промолвил Форстер со всей застенчивостью, какую способен был изобразить, — мисс Мейкле позволит мне сфотографировать ее на память о нашей встрече?
Зачем пропускать красивое личико, оказавшееся у тебя на дороге?
— Я буду искренне рада.
«Лесли Мейкле». Это имя останется в записной книжке Форстера, не совсем уверенного в правильности написания, зато убежденного в очаровании его владелицы. Позже, глядя на ее улыбающийся образ в сквере Линденхоф, он иногда жалел, что долг перед мистером Пилигримом помешал ему продолжить знакомство.
Что же касается самой Лесли Мейкле, она никогда не забудет Генри Форстера — его котелок, глаза с поволокой, нос, будто выточенный из слоновой кости, и брови вразлет. Его расправленные плечи и тонкую, как у женщины, талию. Его нецелованные губы и то наслаждение, что сулила их влажность.
Это будет вскоре,
Вскоре — не сейчас.
Как мне спрятать горе
От нескромных глаз?
«Почему мне лезут в голову эти строки?» — подумала Лесли Мейкле.
Она вернется домой. Так и не выйдет замуж. Будет заботиться о родителях, а потом умрет — через сорок лет. Не сказать, чтобы она все эти сорок лет вспоминала авансы Форстера (в мыслях она употребляла именно это слово — «авансы»). Просто он навсегда остался в ее памяти среди других несбывшихся романов — в коллекции теней, как она называла их про себя. В полку джентльменов, которые могли пойти дальше, да не решились.
«Разделите все человечество на две части, — писал Пилигрим о другой многообещавшей встрече, — и вы получите миллионы, которые никогда не встретят друг друга».
Форстер засунет снимок Лесли Мейкле в записную книжку и время от времени будет вынимать его оттуда, вглядываясь в тоскующие глаза и несмело улыбающиеся губы, которые он чуть было не поцеловал. «А что, если бы? — словно вопрошает она. — Что, если бы мы встретились в другое время и в другом месте? И что, если бы…» Увы, не судьба… И ее глаза это знали.
4
Леди Куотермэн была так любезна, что оплатила Форстеру гостиницу до конца июля. Она не сомневалась в своей скорой и неизбежной смерти, но Форстеру об этом даже не заикнулась. Просто сказала, что ей хочется, чтобы он чувствовал себя независимым, и добавила — хотя Форстер прекрасно знал это сам, — что мистер Пилигрим вернет ей деньги по возвращении в Лондон, как только вылечится. Доктор Юнг непременно ему поможет, заявила она. Это всего лишь вопрос времени.
До того самого мгновения, когда ее накрыло лавиной (день этот казался теперь таким далеким, словно из другого столетия), леди Куотермэн поддерживала с Пилигримом связь, посещая его в клинике и обмениваясь письмами с доктором Юнгом. Сразу же по прибытии в Цюрих ей дважды — а может, и трижды — позволили навестить больного. Форстер же видел своего хозяина только тогда, когда останки леди Куотермэн увозили в Англию. В тот день они не обменялись ни словом. Пилигрим настолько ушел в себя, что, возможно, даже не узнал своего камердинера. Там также был тот, другой — светловолосый развязный швейцарец, перенявший обязанности Форстера, хотя на вид он совершенно для этого не годился. Даже одеться не мог по-человечески!
