— Вы действительно носите власяницу постоянно, сир? — сердито спросил Гийом. — И даже когда спите с недостойной женщиной?
Филипп бросил на него пристальный взгляд. Доминиканец подошел и присел рядом на корточки, вглядевшись в короля серыми безжалостными глазами.
— Вы можете скрыть свои грехи от меня и даже от Господа. Но не от своей челяди. Слухами земля полнится. Мне известно — вы спите со служанкой. — Многозначительно помолчав, Гийом рывком встал. — Как я могу отпустить вам грехи, если вы не исповедались? Как может Господь вас простить, если вы не до конца покаялись?
— Я горюю по жене. Горюю настолько, что не могу даже видеть рядом своих детей, ведь они напоминают о ней. Эта служанка… — Филипп оцепенело покачал головой. — …для меня утешение.
— Жанна встретилась с Богом, сир. Ее душа упокоилась с миром. И вам следует вести жизнь праведника, прежде чем вы сможете соединиться с ней. Надо ежедневно поддерживать в себе христианскую веру. Подавать пример подданным.
— Подданным? Да они меня ненавидят, что бы я для них ни делал. А свечи в церквях зажигают только для Людовика. Урожай не удался — виноват я. Желая укрепить государство, повышаю налоги — тут же начинают бунтовать. — Филипп махнул рукой. — Да вам это хорошо известно. Но если Бог не слышит меня, может быть, до него дойдут молитвы моих подданных? Я хочу их любви, Гийом.
— Для спасения души, сир, вам на подданных полагаться негоже. Покоритесь полностью Божьей воле, отдайте всего себя ему, покайтесь искренне — и заслужите прощение. Он вас услышит. Без сомнения!
— Значит, еще есть надежда? — пробормотал Филипп. — Надежда на прощение, на Божью любовь — не важно, каковы были мои деяния?
— Несомненно. — Из голоса Гийома исчезли стальные нотки, но его взгляд оставался непреклонным. — Мы переживаем тревожные времена, сир. И теперь вы должны служить примером для подданных больше, чем когда-либо. Вы знаете мои мысли относительно вашего первого министра Ногаре, но не в моей власти решать его судьбу. Придет время, и он предстанет перед высшим судом. А я искренне вас убеждаю наладить близкие отношения с папой Климентом. Теперь, когда между Францией и папским престолом установился мир, это более чем возможно. — Доминиканец двинулся к алтарю. — Вашим подданным нужно показать пример добродетели, ибо в королевстве буйно расцвели грубость и непочтительность. Мой орден, к счастью, остановил пагубное влияние катаров — презренных богохульников всех предали священному огню, — но падение Акры показало, насколько неустойчива у многих была вера, как легко они приняли религию сарацин. Нам всем надо пристально следить, чтобы подобная чудовищная ересь не начала снова распространяться.
— Я этого не допущу, — решительно произнес Филипп, снова опускаясь на колени. — Катаров почти всех истребили во время Крестового похода Церкви. Осталась горстка. Они все затаились и никого не заразят своей ересью. — Он твердо посмотрел на доминиканца. — Первый министр Ногаре может подтвердить.
— Все так, — со вздохом произнес Гийом, — но мне как инквизитору то и дело приходится встречаться с новыми разновидностями ереси. — Он нагнулся к Филиппу. — Вот на прошлой неделе меня сильно озаботил рассказ одного несчастного, которого мы приютили в своем монастыре. Он говорит, будто весь орден рыцарей-тамплиеров пронизан ересью.
— Что? — Филипп вскинул голову.
— Этот человек приковылял к нашим воротам десять дней назад. Умолял дать приют. Сильно истощенный, он находился на грани безумия. Придя в себя, путник открылся одному из наших братьев, а тот, встревожившись, пришел ко мне. Я разговаривал с тем человеком несколько раз. Он рассказал о своем племяннике, которого при посвящении в рыцари заставляли выполнять гнусный богохульный обряд. Еретики-тамплиеры выследили в церкви несчастного племянника, когда он рассказывал об их преступлениях своему дяде, и убили. А самого дядю заточили в тюрьму. Кстати, он является у них не простым рыцарем, а приором прицептория Монфокон.
Филипп быстро поднялся, не сводя глаз с исповедника.
— На его теле видны следы истязаний, и он одержим жаждой мести. Признаться, я всегда предельно осторожен, когда кто-то сообщает нам о ересях из чувства мести. Думаю, в прошлом некоторых сожгли на костре по ложным обвинениям. — Гийом Парижский порывисто вздохнул. — Но мы, доминиканцы, провозгласили: лучше сжечь на костре сто невинных, чем оставить одного еретика и тем самым позволить ему развращать истинно верующих. Так и будем действовать впредь. — Он повернулся к Филиппу. — Этот человек желает отомстить своим мучителям, тут нет сомнений, но если в его словах есть правда — а говорил он весьма убедительно, — то отмахиваться от них никак нельзя. Судить Темпл я не властен, а потому намерен встретиться с папой. Надеюсь, вы мне поможете в этом, сир.
Филипп быстро подошел к исповеднику.
— Я желаю поговорить с ним.
Доминиканец удивленно наморщил бледный лоб, но согласно кивнул:
— Ваше мнение, сир, о том, насколько можно доверять его рассказам, для меня, несомненно, чрезвычайно желательно. Однако, должен вас предупредить, он весь кипит яростью.
— Я повелю привести его сюда немедленно.
Гийом Парижский вскинул руку.
— Нет, сир. Вначале мы закончим вашу исповедь.
Филипп помолчал и, со вздохом опустившись на колени, приступил к перечислению своих грехов. Его молитвенно сложенные руки скрывали сосредоточенное и отнюдь не благочестивое выражение лица.
Берег Сены, Париж 2 марта 1307 года от Р.Х.
— Я так и не смог его найти. — Робер сел рядом с Уиллом на перевернутый котел для варки угрей. Их было много разбросано по слякотному берегу. — Но наверное, сейчас это не важно. Де Флойран все равно не сумел бы опознать злодеев. В любом случае нам теперь известно о происходящем в парижском Темпле. Надо действовать. И начать следует с… — Посмотрев на Уилла, Робер замолк. — В чем дело?
— Я знаю, где сейчас находится Эскен де Флойран.
— Что?
— Больше недели назад из монастыря доминиканцев во дворец привезли человека, под усиленной охраной. С ним несколько дней общались король и его первый министр. Там же присутствовал исповедник короля Гийом Парижский. Я обратил на это внимание, когда из-за встреч с де Флойраном король отменил охоту и пир. Мне не сказали, зачем его привезли, но имя назвали.
Лицо Робера вытянулось.
— Боже милостивый, зачем же де Флойран пришел в Париж? Когда я ему предложил, он с ужасом отказался.
— Он жаждет отомстить. Если бы я хотел обвинить кого-то в ереси, то первым делом отправился бы к доминиканцам. Эскен получил там все желаемое — приют, еду и… надежду на отмщение.
— Боже! — Робер вскочил и начал ходить туда-сюда. Неподалеку двое мальчиков сражались на палках. Их возбужденные возгласы смешивались с пронзительными криками парящих над островом Жюиф речных птиц. — Может, нам удастся его как-то похитить?
