на аркане в степь и не продали в невольницы на рынке в Херсонесе, дочь Владимира!
– Может, довольно вражды? Недругами были наши отцы, но нам с тобой делить нечего. Твой муж, славный храбр[254] Айтонь, пришёл служить моему сыну. Мы теперь – по одну сторону крепостной стены, Зобеида! Прости, если была с тобой невежлива.
Сказала эти слова вдовая королева и взялась рукой за рукав платья печенежинки. Зобеида руки не отняла, лишь посмотрела на неё как-то странно, чуть заметно усмехнувшись. Тёмные глаза её потеплели.
– Я думала, ты меня ненавидишь, – пробормотала она.
– За что? За то, что ты кангарка? Это глупо. – Предслава засмеялась и пожала плечами. – Ежель и была у меня вражда к вашему племени, то было прежде и забыто за давностью лет. Жду тебя вечером на трапезу. Приходи.
Предслава спустилась по лестнице в галерею, оставив собеседницу в некотором недоумении посреди тускло освещённого свечами перехода.
…Князь Бржетислав два года вынашивал свои планы. Наконец решившись, молодой чешский петух ударил по Польше. В руины был обращён Краков – место давнего заключения Предславы. Вместе с Бржетиславом в поход ходили и Конрад с Айтонем, младший же сын бывшей королевы Владимир как возвратился из Печа от отца Бонифертия, так снова заговорил о том, что мечтает принять иноческий чин.
– Не вижу для себя иной стези, матушка, – признавался он Предславе. – Окромя служения Господу, ничего меня не привлекает. Войны – противны, суды и полюдья – тоже не по душе. Отпусти на послушание в монастырь Бржевновский![255]
– Рано тебе баять о том, сыне. Юн ты ещё вельми. Поживи дома, погляди на бел свет, – веско возражала ему Предслава. – Уразумей, что назад из монастыря дороги тебе не будет. Погоди. А то, может, сыщешь себе стезю иную. Постарше будешь, потолкуем ещё с тобою.
Кое-как удалось ей уговорить Владимира повременить со своим решением. Ох, как не лежала душа к сыновнему иночеству! А ведь сердце материнское давно чуяло, не обманывало её – уйдёт-таки Владимир в монахи!
Со старшим, Конрадом, было немногим проще. Из похода на ляхов воротился он вместе с Матильдой, на которой скрепя сердце собирался-таки жениться.
Ярко накрашенная полька с маленьким кукольным личиком в обрамлении густых золотистых кудрей сразу постаралась поставить себя в Оломоуце хозяйкой: велела прогнать из дворца некоторых Предславиных холопок, повесила в горнице новые шпалеры, выбросила старые кувшины, заменив их узкогорлыми лекифами и ритонами в драгоценной оправе, обновила иконы на поставце.
Пришлось Предславе осадить не в меру разошедшуюся будущую сноху.
– Гляжу, перевернула ты дом наш вверх дном, – заметила единожды Предслава. – Не круто ли берёшь, княжна польская?! Али мыслишь за Краков свой на нас с Конрадом отыграться?! Не выйдет! Ну, кувшины и шпалеры – это ладно, верно ты содеяла. Хотя могла бы у меня спросить. Но иконы не трожь! Поставь, где стояли! А ежели рабами недовольна – мне скажи! Я их в дом брала.
Матильда ничего не ответила. Тогда Предслава повела речь об ином.
– Я ведь сестру твою старшую, Марицу, знала. Помню, как она девочкой малой в Киев приехала. Выдали тогда её за Святополка. По принуждению, силой отдали. Отец твой, князь Болеслав, был человеком жестоким.
– Мой отец покорил и Русь, и Чехию! Он был великим государем! – Гордая полька надменно вскинула вверх голову.
Они сидели в открытой галерее с колоннами на нижнем ярусе замка. Дующий с Моравы порывистый ветер всколыхнул чёрное вдовье платье Предславы и разметал по плечам золотистые кудри Матильды. Полька поправляла их и смотрела на будущую свекровь с едва скрываемым раздражением.
«А ведь с этой будет гораздо тяжелей, чем с печенеженкой, – подумала вдруг Предслава. – Спесь из неё так и прёт! Болеславова, пястовская спесь!»
В одном сошлись две женщины, две княжеские дочери, волею судьбы оказавшиеся в одной семье. И Предслава, и Матильда осуждали Бржетислава за нападение на Польшу.
Вечером, когда они сидели при свечах за ужином, Предслава говорила сыну и будущей невестке:
– Вот возьмите весы. Стоят недвижимо, но стоит на одну чашу бросить камешек аль монетку, тотчас в движение приходят. Тако и державы. Жили мирно, караваны торговые ходили из земли в землю. Но вот сыскался петушок, отклевал у соседа полдержавы, возгордился, замахал крыльями. А и не смекнул, что прочие соседи тем не вельми довольны. И пойдёт рать.
– О чём баяшь, мать? Какая рать? – исподлобья уставился на неё Конрад. – Я за униженье твоё ляхам отплатил. Потому и пошёл с Бржетиславом. Сам глядел, как Вавель по камням разбирают. Вспоминал рассказы твои, как ты там томилась, у Болеслава в полоне. И не жаль нисколько красоты замковой было.
Матильда зло пихнула его кулаком в бок.
– Как ты смеешь такое говорить! Мальчишка! Да мой отец…
Она не договорила. Предслава прервала сгорающую от возмущения польку.
– А думаете, германский король доволен тем, что Чехия столь осильнела? – спросила она. – Враг наш Володарь давно зубы точит, сговаривает германцев напасть на нас. А ныне, слыхала я, король новый у немцев, Генрих. Прежний-то король почил в Бозе. Молод Генрих сей, навроде тебя, сын, горяч да спесив. Как бы ядовитые семена Володаревы на благодатную землю не упали. Ох, не надоть было вам с Бржетиславом в польские дела мешаться!
Вдовая королева печально качала головой. Сверкали цветом синего южного неба в блеске свечей сапфиры в её серьгах.
Конрад задумчиво молчал.
После трапезы они втроём вышли в галерею. Оломоуц окутала густая мгла сумерек. Высоко в небе матово сиял месяц, едва заметной крохотной точкой светила первая звезда. Южный летний ветер бросал в лицо тёплые струи, свистел в ушах. Он был зол, этот ветер, он нёс с собой тучи и грозы, и едва спустилась на землю ночь и свет солнца окончательно померк у окоёма за лесом, как одна за другой заполыхали на полуденной стороне далёкие беззвучные зарницы.
– Я помню, как в Кракове в год смерти моего отца тоже горело небо. Мне было страшно, я плакала, а брат Мешко куда-то умчался и ничего не сказал. Я была мала и мечтала скорей возвратиться домой, в Гнезно, – тихо промолвила Матильда.
– А я видел зарницы в ночь после того, как мы с матерью побывали возле Мацохи, – сказал Конрад. – Тогда я думал, будто то Перун мечет свои стрелы, но где-то далеко. Ведь грома его колесницы не было слышно.
– Там, на юге – Восточная Марка. Там – Володарь, – раздумчиво добавила Предслава.
– Я слышала, он страшный человек! Говорят, одно время он служил моему отцу. Но после он его предал. – Матильда наморщила
